Я - грибной маньяк. Я посещал самые грибные места на земле, и в задумке у меня было купить избушку в одном из таких мест, чтобы жить среди грибов. Вот и поехал я по одной дальней дороге. За окном - глушь. Слава Богу! Как надоели изделия людей, как хочется природы! Как я соскучился по одиночеству.

    Годы прошли с тех пор, когда я тут бывал; помню деревеньку, где жили детские сказки, и древность манила отблеском слюдяного окошка, и тени прошлого лежали на половицах. Но сохранилась ли та деревенька? Я увидел ее под холмом, косоглазую, бревенчатую, и тот же возле нее ручей, и тот же луг с пестрой травой. Сразу за нею стоял дремучий лес.

    Жителей почти нет, все ушли в мир иной. В двадцати домах коротают свой век, словно кукушки в часах, две старухи и старик. Нос у него пухлый, точно гриб, уши торчком, голова одуванчиком. Он мне подмигнул и улыбнулся морщинистыми губами: «Я тут один с двумя кралями, и никто не мешает. Натереть бы этих старух какой-нибудь мазью, чтобы они помолодели». Я спросил, могу ли на неделю остановиться в одном из пустых домов, а он посмотрел на меня узенько и говорит: «Тебе старушки нужны али грибы? Если грибы, завтрева иди вверх по ручью, найдешь охотничий домик, там и оседай на неделю, потому как тама они произрастают по всей почве и под ногами громко хрустят». Указал рукой-корягой в лесную тьму, на север.

    Ночевать я расположился на полу в пустом доме, обклеенном газетами сорокалетней давности. В луче карманного фонарика я впервые читал газеты с интересом: гремело всенародное «ура» по случаю запуска ракеты, звенела гордость за нашу науку и мечты об освоение далеких миров. (Похоже, все улетели.)

    Луна в проруби окна медленно кивает мне. Шорох маленьких лапок по доске, дыхание ветра, шум леса и дома, во сне охнувшего. Вновь тишина, сшиваемая ровными стежками птичьего голоса. Мурашки по коже. Мне приснилось, что меня укусил крошечный космонавт, и на самом деле кто-то укусил в щеку. Я проснулся раньше зари. Не могу подобрать более точного сравнения, чем нарзанное  вскипание радости в душе. Счастье надо тихо терпеть, тогда его станет еще больше. Я ощущал нежное давление света, пригласительную глубину тишины - там неразличимо шумели еще не рожденные мысли. И предстоящий путь виделся мне путешествием в сказку, в мечты природы о самой себе.

    Попил чая из термоса, сунул спальник под клапан рюкзака - и в путь.

    Еще солнце не выглянуло, а я шел вверх по ручью. Ручей порой заводил меня в болото; на торфяной воде лежали круглые листья купальницы, а ветки и облака отражались рыжими, как на старинной фотографии. Я чавкал почвой, забирался в таволгу, в папоротники, но шел себе дальше. Через несколько часов смешанный лес сменился еловым бором с полянами, отороченными березовой легкой опушкой.

    Нежданно запахло дымом. Я увидел свежую тропку, ведущую от ручья к поляне и домику. Сделанный топором домик стоял на пнях, как на орлиных лапах. В дальнем углу поляны на камнях кипел на костре котел. Под навесом хранились фляги, мешки.

  -     Здравствуйте, лесные господа!

    Их было двое. Есть такая порода интеллигентных горожан, которые чувствуют себя на природе проще, чем урожденные деревенские. Мне повезло, эти двое оказались такими. Я пожал им руки и объявил себя поклонником грибов. «Мы одной веры», - сказали они. Один оказался физик и назвал себя Павел. Другой - инженер-энергетик по имени Вяча.

    Мне тут же дали деревянную ложку, в маленький тазик шлепнули грибного  варева, длинным черпаком выхваченного из котла, и я уселся есть скользкие, дымящиеся грибы, закусывая черным хлебом.

  -     Трава сегодня светится, как световоды, - заметил Павел.

    Да, трава светилась, и цветы о чем-то говорили на языке своих красок. Как радостно и весело тащить на спине землянику величиною с добрый рюкзак! Впрочем, это был уже сон, и там жужжание шмеля вывернулось наизнанку в мягкий тоннель. Шуршание травы превратилось в хруст облака, сминаемого рукой, а разговор людей звучал как дождь, падающий на какие-то струны.

  -     Грибник, вставай грибы есть, - закричал Вяча.

   Я тут же встал. Вяча дежурил и солил грибы, а физик после обеда ходил в лес. Сейчас он вернулся, и рассыпал на брезенте свой сбор.

  -  В просолку гриб! В гробы грибных червей! В сугробе соли грубо их угробь! Грибчане мелкие, гребите быстро прочь! Нам гриб - не горб, он - гордость нам, он - герб. Не к докторам ходи, а по грибы, сгребай их радостно – и гибели, наверно, избежишь и будешь до юн по самый жизни гроб.

   Павел произносил это, вороша их руками и возводя очи к небу. Я тоже полюбовался боровиками. Каждый из них напоминал церковь, сказочный дом. Я доел тазик и отправился гулять по окрестностям.

    С голой вершины холма открылся простор, в котором могло поместиться любое будущее. У южного горизонта между небом и землей, как между страницами, клубились плотные сизые облака. На западе небо приподнялось над землей, и открылся красный просвет, в котором таяли холмы. На востоке высились снежные горы, охваченные вечерней синевой. На севере – дымка. В небе самолет опылял луну. Бывает такое возвышенное и самозабвенное состояние, когда дыхание превращается в молитву.

    Я вернулся к двоим грибоварам. Странное дело, они не мешали блаженству одиночества. Они даже помогали мне переживать лесной уют, как бормотание ручья помогает чище звучать тишине. Стемнело. Мы сидели на скатанных спальниках возле костра. Котел оттащили на отдых в сторонку. Три валуна остались, тоже черные, только сажа на них порой белела, когда они раскалялись от сияющего жара, и тогда на валунах проступали трещины, подобные молниям.

   Костер играл с темнотой леса. Мы разговаривали тихо, и слова  звучали с новой значительностью, словно звездная бездна и лесная тьма одалживали им часть своего смысла. Хотя говорили о чем-то обыденном. Физик рассказывал о развале фундаментальной науки и о том, что он придумал заготавливать грибы ради заработка. Я глядел в дебри костра и видел там город: переулки, площади, дома. Живых уж нет, вон кто-то последний, вскинув руки, выбежал из огненного здания и вспыхнул. Горит имущество: диваны, библиотеки, игрушки. Стены домов от жары пузырятся. Пенится и вспыхивает краска крыш, трещат и рушатся балки. Птицы с горящим оперением спешат прочь и ввысь, но не успевают спастись.

  -  Ну, что? - спросил Вяча и посмотрел на товарища, потом оба пристально посмотрели на меня.

  -    А он с ума не сойдет? - спросил Павел.

  -  Мы же не сошли, - ответил Вяча. – Ему тоже будет интересно.

  -   Нет, ты оставайся, мы вдвоем, ты позже сходишь, - сказал физик. - Значит, смотри, - обратился он ко мне. - Мы открыли колодец в подземный мир. Пять ночей назад мы нашли камень с некоторым изображением вроде солярного божества. Под этим камнем дыра в...

  - В небытие? - подсказал я от нетерпеливости к словам.

  -  В инобытие. Это все, что можно сказать. Утром мы сами сомневаемся, было это на самом деле или нет. И только мы подумали, хорошо бы нам еще одного человека для свидетельства, как пришел ты. Вдруг мы спятили?

  -     Не похоже, - сказал я.

    Мы встали и пошли. Павел светил фонариком куда-то не вперед и не под ноги.

  -     Ты следы ищешь?

  -     Нет, - ответил он шепотом. - Это уже пройден-ный этап, следы после нас не остаются.

  -    А если делать засечки?

  -  Тогда мы не найдем камень, будем всю ночь ходить и делать засечки, я тебе завтра их покажу.

   Луч фонарика выхватил из темноты синий гриб, похожий на сыроежку. Павел кивнул мне, дескать, это то, что нужно. От найденного гриба мы пошли к такому же другому. Так, сгорбившись, мы шли неизвестно сколько времени, и вдруг Павел повернулся ко мне белым лицом. Зрачки у него стали огромные от страха. Наверное, мы пришли. Белый камень лежал на земле, словно древнее надгробие. Павел провел лучом по его поверхности - там была выбита голова с точками вокруг. Он выключил фонарь. Камень был виден. Мы повернули его набок. Под ним оказалось отверстие могильной формы, и в этом отверстии ничего не было. Там была даже не тьма, ибо тьма черная, эта прорубь походила на… затухающее северное сияние. Павел включил фонарь. Луч, нормальный до входа в подземелье, проникнув туда, сделался радугой. Внутри луча толкались радужные шары, словно бы сделанные из бензиновой пленки. Этот невероятный луч уходил в бездну, никаких предметов не встречая. 

  -  Видишь? - едва произнес Павел и посмотрел мне в глаза мерцающими глазами.

    Он выключил фонарь, и следующая картина потрясла меня до обморока. В пустоте искрился огромный бенгальский огонь - какой-то знакомой формы - рука! Паша опустил туда руку. Рука испускала кривые черточки серебристого света. Я чуть не упал в дыру, он меня схватил за волосы и тем спас от неизвестного.

  - Ничего, мне лучше, - я вновь задышал и вновь посмотрел туда.

    Захотелось туда прыгнуть. Видимо, Павлу это было известно, и он стерёг меня. Я встал на колени и опустил туда палец. Пространство вокруг пальца закипело звездочками и черточками. Ничего особенного я не чувствовал, кроме невыносимой радости. Мы опустили травинку - она стала мерцать: исчезать и появляться с очень большой частотой, при этом она светилась. Потом он нарисовал пальцем кривую линию, дугу - и эта линия какое-то время самостоятельно висела в пространстве в окружении тут же появившихся быстрых точек; эти точки собирались в ее вогнутость, словно капли в чашку, а с выпуклой стороны они скатывались, словно с горки. Они возникали из ниоткуда и так же исчезали.

  -  Видишь, возникла разность потенциалов. Линия внесла в пустоту напряжение, и пустота стала полем. 

  -  Пустота? - произнес я, как очень громкое эхо, и Паша засмеялся.   

    Его голос тоже обрел видимость на поверхности дыры и превратился в лужу, которую морщит ветер.

  -  Это спуск в пустоту.

  - Но она же не пустая! - шепотом воскликнул я, глядя, как наши голоса встречаются на поверхности бездны. Несколько звуков покатились, словно      жемчуг разорванного ожерелья.

  - Хватит, давай закроем, иначе я туда прыгну! - голос Павла дрожал.

    Мы положили камень на место. Лицо Паши сияло грустью. Я ощущал, что мое лицо тоже выглядит счастливым и печальным.

  -  Главное, просто нет слов, а на самом деле я понимаю, что это такое. Это живая пустота, это пространство сознания.

    Мы вновь шли по вехам синих грибов, только теперь видели их без фонаря. Обратный путь оказался очень долгим. Только перед рассветом мы нашли свою поляну. Костер потух. Серебристая роса лежала на вещах. Все выглядело иначе, и страшно прозвучал крик Павла: «Вяча исчез!»

  -    Я так и знал! Когда мы ушли оттуда, он пришел туда и прыгнул! У него сразу возникла такая мечта!

  -     Давай вернемся, - предложил я.

 -  Днем это место невозможно найти. Мы уже старались. И что там будешь делать? Веревку опускать?

  -   А может, ему там хорошо? – вырвалось у меня.

    Павел ничего не ответил, посмотрел вокруг, словно только проснулся, и лег в спальник, укрывшись с головой. Я пошел бродить. Счастливый ужас переполнял меня. Всякий предмет, всякий образ кипел и искрился в моем воображении. Я закрывал глаза, но продолжал все видеть, только лес превращался в черно-серебряную гравюру. Я открывал глаза – в светящемся воздухе крошечными серафимами кружили насекомые. Сам этот мир мне казался помещенным в живую пустоту или рожденным в ней. Небо светилось… Я все видел так, словно мне это приснилось и вот-вот исчезнет.

     Я ждал ночи, нового свидания с ней, ходил, маялся, сидел у костра. Но когда наступил вечер, Павел вылез из мешка и попросил меня не ходить за ним. «Мы с Вячей с детства вместе», - добавил он. Он сильно изменился за этот день. Волосы у него стали жидкими и, похоже, более длинными; глаза - большими и чуть безумными; губы нервными. Бледность покрыла лицо, на лбу пот. Он подошел ко мне вплотную и посмотрел в самую душу.

  -    Дай мне клятву, что ты не пойдешь.

  -    Пойду, непременно.

  -   Это я открыл тебе... я вправе потребовать. Ты уже видел, умоляю тебя, не ходи больше! Ты понял то, что можно снаружи понять, ты познакомился, и          этого хватит. Ты теперь богач, у тебя сокровище тайны. Скажи мне спасибо и обещай, что не пойдешь! Я запрещаю! - он дрожал.

    Я обещал. И тут же слезы набежали. Ночью он ушел - и не вернулся. Я прождал еще сутки, но это было излишней заботой. К своему богатству прибавлять грибы я, разумеется, не стал и бросил грибной лагерь на произвол судьбы.