…Каждый год бабушка готовилась к смерти. Всегда в одно и то же время: в апреле, когда цвели вишни. Убирала квартиру, готовила лучшую одежду, раздавала долги, сама что-то дарила.

- Как чувствовала, - сказала мама, когда бабушка все же умерла.

В гробу она была торжественно спокойна. На саван ложился облетающий вишневый цвет.

Квартиру закрыли, и три года там никто не жил, лишь порой заходили забрать квитанции. На втором курсе я съехала туда: было немного ближе до института, да и хотелось пожить одной. Хотя нет: не одной. Просто не с родителями.

Заходили подруги. Приходил Валера, мы занимались любовью на видавшем виды диване. Бабушкина кровать, на которой она умерла, была убрана в чулан. Диван скрипел, что раздражало соседей и смешило меня. В прихожей дремал бульдог моего любовника – тогда это был Рей.

Старый, еще дореволюционный дом был с характером, но я с ним свыклась еще раньше, когда еще в школе оставалась у бабушки. Постоянно какие-то звуки бродили по трубам канализации. Даже в ночи, когда все в доме давно спали, в них что-то ворочалось, шумело. Трубы на моей памяти меняли два раза, но звуки все равно остались.

- А ты знаешь, кому принадлежал дом до революции? – рассказывал Валера. – Я смотрел в кадастре. На здешнем стекольном заводе был не то инженер, не то химик: Ветлугин. С барышей и построил дом. А спуск, который к нему ведет, назывался некогда Ветлугинским. Неслабо когда-то инженеры жили?..

Мне тогда это было совсем неважно, я притягивала его к себе и звала:

- Иди ко мне…

- Любишь?..

- Люблю…

Наша любовь была немногословной.

-

Я прожила рядом с чудом полгода, не замечая его.

Жилплощадь, доставшаяся некогда бабушке, состояла из коридорчика двух комнат: маленькой и очень маленькой. От маленькой фанерной перегородкой отрезали закуток, выкроив место для туалета и душа – ванна уже не помещалась. Еще был не то чуланчик, не то короткий коридор, ведущий к окну.

При бабушке за редкими исключениями он был закрыт на маленький висячий замок. Но иногда во время особенно большой уборки дверь открывалась, и я видела окно, затянутое целлофановой пленкой. Что за ним – не было видно. Только свет. И мне казалось, что там, за ним день, зимний, морозный, но ясный.

Окно должно было выходить в дворик-колодец, в котором привольно расположилась помойка. Смотреть, по большому счету там было не на что. Если бы окно открывалось, то через щели наверняка бы тянуло гнилью и гарью, запахами обычными на свалке. Я проходила мимо свалки, там жили коты совершенно пиратского вида. Наверное, весной они устраивали жуткие концерты, но за окном их было неслышно.

Почему это меня не насторожило?..

И вот весной, я добралась и до чулана: собираясь устроить там студию. Света явно не хватало, и потом я собиралась вставить большой стеклопакет. Вынося хлам, я пробиралась от двери до окна, наконец, сорвала с него шуршащую пленку.

И остолбенела.

За окном не было свалки и колодца домов. За ним было видно склон горы, к которому лепились домишки, что делало склон похожим на Вавилонскую башню с картины старшего Брейгеля. Крошечные садики у домов утопали в зелени. За горой было видно кусочек лазурного моря.

В тот вечер, я собиралась с Валерой идти в кино, но никуда не пошла, сказавшись больной. В комнату обратно я затащила кровать, посекундно оборачиваясь, не исчез ли пейзаж. Весь вечер я простояла у окна. Нет, теперь это было Окно. Садилось солнце, в домах, загорались огоньки. По далеким улочкам спешили под кров крохотные человеческие фигурки. Я схватила этюдный альбом и стала набрасывать. После – просто смотрела, и незаметно для себя заснула.

В кровати, на которой умерла бабушка спалось донельзя крепко.

Когда я проснулась, домишек и моря уже не было.

Вместо них меж небоскребов ветер мел густой снег. Горели неоновые иероглифы…

-

Заподозрила ли я подвох? Да ничуть не бывало.

Неделю я ходила в пыльном ударе, все, кроме моего Окна было неважно. С занятий я спешила домой, убегала от подруг, даже с Валерой встречалась реже. Когда он сказал, что умер Рей, я лишь поспешно его пожалела, думая о своем. Впрочем, и он грустил недолго, купив через неделю нового щенка – это был Флай.

- Мы любим не собаку – мы любим собак. Если одна умерла – надо заводить другую.

Я скрывала свою тайну от любимого. Она была мне непонятна, тонка и я боялась ее порвать неумным вторжением. Напротив, дверь в кладовку закрыла новым замком. Нашим ложем любви оставался скрипучий диван, но когда я оставалась одна, то спала в чулане на старенькой кроватке.

Я засыпала, и мою спальню заливали огни Парижа. Я просыпалась, и видела утро над Мраморным морем. По голубой глади скользили корабли, парили чайки. Рассматривая окно, в одном углу я нашла клеймо «ВетлугинЪ и Ко»

Лишь раз я хотела показать это чудо еще школьной подруге Катьке. Но Окно в тот вечер было не в духе – за ним шел густой снег. Подобный же снег шел и по другим окнам.

А потом, в студенческой столовой меня озарило. Я стояла с подносом, пока меня не окликнули:

- Девушка… Девушка, вы что брать будете?..

Я взяла какую-то первую подвернувшуюся ерунду, и размышляла. Как я этого не заметила раньше?.. В городе наполненном иероглифами шел снег. Но какой снег может быть там в июне?.. Оно показывало либо прошлое, либо недалекое прошлое. И, словно угадав мои мысли, в тот вечер Окно мне показало дворик дореволюционной мануфактуры: человек одетый в чесучевый костюм показывал купцу образцы своих стекол. Не надо было ходить в архив чтобы понять: это тот самый ВетлугинЪ.

Но я все же пошла. С пожелтевших страниц на меня смотрел красивый мужчина-шатен: Санкт-Петербургский университет, труды по химии и оптике. После – успешный фабрикант, меценат. Семья, дети… Погиб в 1919 году. Мир его праху. С фотографии я сделала рисунок, повесила у себя в комнате.

- Кто это?.. – спрашивал Валера.

- Мой прадед, - врала я.

-

И тогда Окно ударило первый раз…

Сначала все шло хорошо. Глядя в окно, я рисовала пейзажи: мои учителя хвалили их. Я уже знала, что Окно открыто и в будущее: оно как-то мне показало Нью-йоркское Рождество за два года до его наступления: дату было видно на плакатах.

…В мире живут миллиарды людей. Почти у каждого человека есть свое окно, у многих – несколько. Я видела мир из чужих окон: мало что в мире происходит так, что это не видно из чьих-то окон.

И однажды за окном я увидела лесную поляну, затянутую будто туманом. Но рванул ветер, туман оказался дымом. На поляне лежали обломки самолета, суетились люди: было видно, как мигают огни «скорой помощи». К ней в носилках несли мою маму.

Меня вырвало…

- …Да что ты такое говоришь?.. – успокаивала мама после. – Да я в жизни не летала и не собираюсь. Да и куда мне летать?.. Это просто сон дурной, не бери в голову, доченька.

Я кивала, соглашаясь, в самом деле – куда? Но следующая фраза повергла меня в ужас:

- Твоя бабушка тоже заклинала, чтоб я не летала… То ты спишь в ее квартире и видишь ее сны.

Теперь я подходила к Окну с опаской, но на некоторое время оно снова вернулось к мирным картинам из окон счастливых домов. Возможно счастливых…

-

…Подворотня, свет фар.

В кругу людей дерутся два пса. Я смотрю на толпу откуда-то сверху. В одной из собак я узнаю Рея. Он жив, хотя разодран и окровавлен. На бой смотрят зрители, и лики людей так напоминают морды собак. В толпе стоит и Валера: он свистит, хлопает со всеми. Под руку он держит Катьку: она улыбается, что-то кричит.

Бой закончен: Рей остается лежать на асфальте. Валера считает полученные деньги, уходит…

-

Он стоял на пороге, с цветами в руке. Я не впустила, сказала:

- Я все знаю. Уходи.

Он не стал спорить, лишь заключил:

-Ну и дура. Флай, пошли.

Собака смотрела на меня. В ее глазах было понимание моих слов, и ее собственной собачьей судьбы.

Решение не далось мне легко: я ревела весь день. Окно было завешено простыней: за ним горели яркие огни какого-то города, но мне было не до того. Потом как-то успокоилась. После – снова ревела, когда узнала, что беременна. Хотелось позвонить ему… Я набралась решительности… И стерла номер с телефона.

На мои слезы смотрел полуулыбаясь, господин Ветлугинъ. Но в улыбке не было его вины – таким его сотворила я…

Ребенка я решила сохранить, лишь стала молить Господа, чтоб это был не мальчик, чтоб он не походил на моего бывшего, не унаследовал его тайную, а потому и более страшную жестокость.

Хотелось устроить генеральную уборку в своей жизни… Но жизнь, словно гиря, летела по своим собственным законам.

В полуобмороке прошла моя первая выставка: я смутно помню, что меня хвалили, фотографировали, какие-то работы тут же удалось продать. Хотели купить и портрет Ветлугина, но я непонятно отчего отказала.

А затем мама попала в авиакатастрофу.

Она, как и обещала, не подходила близко к самолетам. Но самолеты были иного мнения. Она поехала за город к сотруднице, и утром на дачный поселок рухнул самолет, недотянувший до взлетной полосы. Тяжелый двигатель проломил крышу, хлипкого домишки. Двух человек убило… Еще один человечек умер во мне – от волнения произошел выкидыш. Это был мальчик… Слез уже не оставалось – я дала себе слово оплакать его позже.

Мама попала в больницу: нужны были деньги на лечение.

Большие деньги.

- Я продам бабушкину квартиру.

- Что ты, доча… Не надо… Это твое.

Но мы обе понимали – нет иного выхода.

Покупатели нашлись быстро.

Я думала разбить окно, я считала его источником зла: не будь его, мы бы жили с Валерой, и расстались позже, если бы вовсе расстались. Иногда порой незнание – благо…

Нет, что за чушь… Когда-то бы это все равно возникло, расставание было неизбежно.

Но соблазн оказался сильнее: вооружившись стамеской, я извлекла Окно из проема. После, обмотав тряпками и веревками вывезла его домой.

Оно и сейчас стоит в моей комнате за мольбертом.

Мама потихоньку выздоравливает, учится заново ходить. У нее это хорошо получается. Я живу в той же комнате, где прошло мое детство. Я вернулась не без потерь, но пока все хорошо.

Все также с полуулыбкой за мной следит господин Ветлугин.

Я живу…

Я знаю: все будет хорошо.

Ибо прежде чем я закрыла Окно бумагой, оно выдало мне последнее пророчество, свой последний вид. То была дорога у моря, наверное, где-то во Франции. Водитель красивой машины спрашивает дорогу у крестьянина. Он похож на портрет на стене: такие же глаза, такое же лицо, только нет усов и другая прическа.

Кроме водителя в салоне двое: с заднего сидения на пейзаж глазеет девчушка лет пяти. Рядом с водителем сидит счастливая женщина.

Эта женщина – я.