- Илья Андреевич, к вам Рогозин. Вы ему назначали на это время.

Пухленькая секретарша Марина едва протиснулась в дверь, даже не пытаясь зайти целиком, только частично показала округлое плечо и широкую физиономию. Впрочем, личико у нее было не такое уж страшное. Во всяком случае, не вызывало отвращения. То, что надо. Нельзя же совсем шокировать клиентов перед тем, как они попадут на прием к психологу. В остальном Марина полностью устраивала Илью Андреевича, как секретарь. Испытывая на себе брезгливое отношение со стороны клиентов, как мужчин, так и женщин, она им в отместку неприступной крепостью стояла перед кабинетом. Туда, глядя на эту громадину, не рисковал зайти без ее разрешения ни один посетитель, каким бы бесцеремонным он не был.

Своему шефу Марина визитами тоже не докучала, кляня неудобную дверь, чересчур узкую для ее габаритов, и входила только по вызову. К тому же она была не слишком требовательной в вопросе размера оплаты своего труда, прекрасно понимая, что найти такую работу где-то еще женщине с ее внешностью весьма проблематично.

Для Ильи Андреевича, психолога со стажем, это не являлось какой-то тайной. Он прекрасно разбирался в людях, чему обязывала профессия, и широко использовал это умение с максимальной выгодой для себя.

- Рогозин? Да, да, пусть заходит.

Он ждал этого человека, ждал с нетерпением, сравнимым разве что с трепетным предчувствием влюбленного мальчишки, идущего на первое свидание. Тщательно готовился к встрече, обдумывая разные модели поведения. Рогозин тоже врач, только хирург, а не психолог, и появился на приеме у Ильи Андреевича на прошлой неделе, следуя рекомендации одного их общего знакомого. Врачом он был хорошим, даже талантливым, но испытывал некую неудовлетворенность образом своей жизни, не взирая на то, что к тридцати двум годам уже сделал неплохую карьеру. Ему прочили место заведующего хирургическим отделением с дальним прицелом на кресло директора клиники. Предварительная беседа с Рогозиным не выявила никаких серьезных патологий в его состоянии, но заставила психолога обратить внимание на детские годы пациента, которые тот помнил из рук вон плохо. Чувствуя, что копать надо именно там, Илья Андреевич предложил клиенту прибегнуть к гипнозу, чтобы разбудить подсознание и выудить оттуда нужную информацию. Рогозин согласился быстро. То ли не верил в гипноз, то ли сам хотел что-то вспомнить. Он с готовностью улегся тогда на кушетку и быстро вошел в транс, а все, что произошло дальше, буквально потрясло Илью Андреевича, немало повидавшего на своем психологическом поприще. Потрясло настолько, что растерянный он назначил очередной сеанс Рогозину не на следующий день и даже не на послезавтра, а только через неделю, чтобы самому как следует собраться с мыслями и хорошенько переварить все увиденное и услышанное, прежде чем продолжать работу с подсознанием этого пациента.

В тот раз Илья Андреевич быстро распрощался с хирургом, поспешил вернуться в кабинет и запер за собой дверь, предварительно сказав Марине, чтобы никого к нему больше не пускала. Переведя дух, достал из сейфа бутылку коньяка, подаренную кем-то из благодарных клиентов и успешно пережившую несколько всенародных праздников, посещений старых друзей и даже пару аудиторских проверок. Помнится, в себя он пришел лишь после того, как выпил половину ее содержимого.

- Здравствуйте, Илья Андреевич. – Рогозин протянул руку.

- Добрый день, коллега. – Психолог ответил крепким рукопожатием. – Прошу, присаживайтесь.

Он усадил пациента в удобное кресло, сам расположился напротив, в точно таком же кресле, за предусмотрительно установленным между ними журнальным столиком, участливо поинтересовался:

- Ну что, Сергей, готовы продолжить наши процедуры?

- Я как пионер – всегда готов.

- Похвально, похвально. Помните, на чем мы с вами остановились?

Брови Рогозина сошлись на переносице, он задумался, но вдруг лицо мужчины разгладилось, на губах мелькнула виноватая улыбка. Психолог поймал бесхитростный взгляд его карих глаз.

- Честно говоря, доктор, не совсем. Мы с вами решили заглянуть в прошлое, чтобы, как вы сказали, найти там корень моих переживаний, и начали с самого детства. Помню какие-то смутные образы, которые мелькали перед глазами. Я словно летел назад по своей жизни, нигде подолгу не задерживаясь. Что-то, как мне кажется, вспомнил, нечто важное… Но когда вы меня разбудили, это воспоминание ускользнуло.

- Ничего, - утешил Илья Андреевич, - такое случается, если пытаться заглянуть в очень раннее детство, когда мозг ребенка, только начавшего познавать окружающий мир, переполнен разнообразной информацией, не сложившейся в какую-то систему. Большинство взрослых, как правило, совершенно не помнят себя в столь юном возрасте.

Он сделал паузу, всматриваясь в спокойное лицо Рогозина. Кажется, тот не врал, и ничего из предыдущего сеанса в его памяти действительно не отложилось. Это хорошо. Подумав еще секунду, Илья Андреевич решился:

- Ну что ж, сегодня, если не возражаете, попробуем посетить более осознанный период вашего детства и посмотрим, не было ли там событий, которые могли наложить отпечаток на дальнейшую жизнь.

Согласия не последовало, поэтому психолог был вынужден спросить напрямую:

- Вы согласны, Сергей?

- Конечно, конечно, - встрепенулся Рогозин, поняв, чего добивается от него доктор.

- Хорошо. Сядьте как можно удобнее и расслабьтесь… Закройте глаза. Вы слышите только мой голос, кроме него больше ничего вокруг не существует… Один… Когда я досчитаю до трех, вы начнете погружаться в свое прошлое. С каждым новым счетом все больше времени будет уходить назад… Два… На счете «десять» вы увидите момент, когда с вами произошло нечто необычное, что сильно вас расстроило, напугало, удивило или обрадовало… Три…

Десять!

Сережка стоял посреди кухни и удрученно разглядывал валявшиеся на полу осколки папиной любимой чашки. Папа всегда пил чай только из нее. Она была самая большая в их семье, а для восьмилетнего Сережки так и вовсе огромная. Видимо он оставил ее здесь, когда завтракал перед работой. И надо же было дурацкому мячу, который Сережка решил попинать в прихожей, заскочить в открытую дверь кухни. Вбежав туда следом, он с замиранием сердца наблюдал, как мяч прыгает по столу вокруг этой чашки, мысленно уговаривая резинового монстра тихо спуститься и ничего не уронить. Но по закону подлости круглый предатель, немного поскакав, словно дразнил мальчишку, последним затухающим движением толкнул посудину и оказался на полу вместе с ней. Мячу-то ничего не сделалось, а вот чашка разлетелась вдребезги. Сейчас и мама прибежит, услышав звон разбитого стекла. Перед этим она несколько раз кричала ему из ванной, где стирала белье, чтобы он прекратил пинать по прихожей мяч.

- Ты что тут натворил, гаденыш?

Вот и она. Ой, что будет…

Мама быстро вошла в кухню, вытирая мыльные руки мокрым полотенцем. Увидев осколки на полу, она ахнула и неожиданно отвесила сыну хлесткую затрещину. В голове загудело от сильного удара, но на этом его мучения не кончились. За первым подзатыльником последовал второй, а за вторым третий.

- Я же говорила тебе, я же говорила! – повторяла мать при каждом шлепке.

- Мам, я не хотел, - пытался оправдаться Сережка, но та его не слушала, распаляясь все больше.

В ход пошло полотенце, больно хлеставшее мальчишку по всем частям тела. Сережка прорвался к выходу, вбежал в комнату и вжался в угол, глотая слезы, двумя ручьями катящиеся из глаз. Мать не отставала, следуя за ним попятам, и уже снова замахивалась полотенцем.

- Мамочка, я уже в углу! – захлебываясь, с отчаянием прокричал Сережка.

Его крик остановил руку матери, но не избавил, само собой, от неминуемого наказания, о чем она и заявила раздраженным тоном:

- Чего тут стоишь и хнычешь? Иди убирать за собою. Сам напакостил, сам и порядок наводи. Отец тебе еще ремня всыплет, когда вечером с работы вернется.

Да, отец – это серьезно. У него удар не то, что у мамы. Как приложит раз ремнем, тут же полоска красная появится и не сойдет три дня, а то и больше. А за чашку свою не одну полоску оставит. Сережка уже физически чувствовал на себе жгучую боль в тех местах, куда, по его мнению, попадет отцовский ремень. Ощущение не из приятных. Он передернул плечами, вздохнул, предвидя неизбежное, и понуро поплелся обратно на кухню.

Мама опять ушла в ванную достирывать белье, пригрозив напоследок, что выбросит его мяч на помойку, и громко хлопнула дверью, заставив сына вздрогнуть.

Оставшись наедине с творением своих рук, а вернее ног, Сережка склонился над осколками, поднял два самых крупных из них и приложил друг к другу. Осколки образовали половину чашки. Сложенные вместе они казались целыми, даже трещины не видно. Вот бы ее склеить, да так, чтобы никаких соединений заметно не было. Тогда и вечернего наказания ремнем можно избежать. Как же Сережке хотелось, чтобы папина чашка снова стала вдруг целехонькой, как раньше. Вот так взяла бы и срослась по линиям разлома.

Он положил соединенную половинку обратно на пол и разжал пальцы. Вопреки ожиданиям она сохранила приданную ей форму, не распавшись опять на осколки, будто их действительно склеили. Ничего не понимая, Сережка ткнул пальцем сначала в один неровный край, потом в другой. Половинка чашки только мирно покачивалась из стороны в сторону, наотрез отказываясь разделяться. Мальчик поднял ее к глазам, внимательно осмотрел и не увидел никаких следов соединения. Кажется, два обломка на самом деле накрепко слиплись, потому как осторожные попытки снова их разъединить ни к чему не привели!

Все еще не веря своим глазам, но преисполненный надеждой на чудо Сережка быстро отыскал следующую отколовшуюся часть и, прижав ее к линии разлома, стал ждать, слушая громкое биение собственного сердца. Этот осколок тоже надежно приклеился, не оставив и намека на то, что когда-то существовал отдельно. Дальше все происходящее напоминало сборку детского конструктора. Сережка перебирал валявшиеся куски, вертя их в руке и прикладывая то с одной, то с другой стороны, пока не находил нужный фрагмент, крепко прижимал его, а когда отпускал, тот уже сидел на своем месте как влитой, составляя единое целое с собираемой чашкой. Постепенно она начала обретать прежнюю форму. Так продолжалось до тех пор, пока с пола не были собраны все осколки, а в руке мальчика не оказалась совершенно целая, без единой трещинки папина чашка. Даже мелкие сколы, которые неизбежно появляются на краях любой посуды, если ею долгое время пользоваться, куда-то подевались. Чашка выглядела совершенно новой. Не иначе она волшебная! Не зря же папа так ею дорожит.

Аккуратно поставив бесценный сосуд на середину стола, Сережка медленно попятился к выходу, не отрывая от него взгляд, опасаясь, что все это обман, и чашка вот-вот снова развалится. Ну не может же быть, чтобы она без клея, при помощи одних только пальцев снова стала целой и невредимой. Однако та продолжала уверенно стоять на столе, сияя новенькими закругленными боками.

Больше не выдержав тревожного ожидания, мальчик повернулся и убежал в комнату. Там, сидя на стуле, он внимательно ловил каждый звук, опасаясь услышать звон осыпающегося стекла, вздрагивая при каждом стуке, издаваемом матерью в ванной. Но потом понимал, что это не звуки битья посуды, поэтому сразу успокаивался.

«Вот мама обрадуется, когда увидит чашку целой», - думал Сережка и сам испытывал радость от такой мысли.

Но когда мать достирала, наконец, белье и заглянула в кухню, ее реакция почему-то оказалась совершенно иной.

- Ты где взял деньги на новую чашку? – напустилась она на сына. – И почему это ты ходил в магазин без спроса?!

- Я ее склеил, - честно и не без гордости ответил Сережка.

Однако мама ему не поверила. Она метнулась на кухню и прибежала с чашкой в руке. Размахивая ею перед сыном в опасной близости от лица, мать со злостью в голосе кричала:

- Ты что совсем за дуру меня держишь! Как бы ты ее склеил, если у нас даже клея такого нет? А трещины где? Я еще могу отличить старую битую чашку от новой. Эта - новая! Отвечай сейчас же, откуда у тебя деньги? Ты их украл?!

Не дождавшись ответа, мама ринулась проверять места, где хранила деньги. Убедившись, что все они в целости и сохранности, она не успокоилась и с удвоенным упорством насела на сына:

- Ты ответишь или нет? У кого деньги спер?!

Перепуганный Сережка только и мог, что твердить одно и то же:

- Я ее склеил…

Мать еще долго пыталась добиться от него правдивого, как ей казалось, ответа. Уверенная в том, что сын что-то скрывает и нагло врет в глаза, снова отхлестала Сережку не успевшим высохнуть полотенцем и поставила-таки его в угол до прихода отца. А он продолжал доказывать свое, не понимая, почему мама так настойчиво отказывается ему верить и не радуется тому, что чашка теперь целая. Неужели было бы лучше останься она разбитой. В углу он плакал навзрыд, устав отстаивать свою правоту, испытывая жгучую обиду и душевную боль…

- Один! Вы просыпаетесь…

Резкий голос психолога выдернул Рогозина из гипнотического транса. Он понял, где находится, и облегченно вздохнул. Где-то глубоко в груди ноющей болью давал о себе знать застрявший там неприятный осадок только что пережитых заново детских эмоций, в горле першило, а в глазах почему-то все расплывалось. Часто моргая, Рогозин вдруг почувствовал, что по его щекам катятся слезы. Что это? Он плачет? Достав носовой платок, пациент принялся вытирать глаза. Чтобы скрыть неловкость, проговорил:

- Боже мой. Доктор, что вы со мной сделали?

- Всего лишь показал ваше прошлое, - с едва заметным волнением в голосе ответил Илья Андреевич. – На этот раз что-нибудь помните из того, что видели?

- Да, - после короткой паузы сказал Рогозин. – Все помню. Господи, неужели это все было на самом деле…

- Что вы имеете в виду?

- Чашка… Сейчас точно вспомнил, что я действительно в детстве разбил чашку отца и собрал ее заново. Осколки буквально срослись у меня в руках. Разве такое возможно?

- Под гипнозом вы не смогли бы мне соврать, - только и сказал Илья Андреевич.

- То есть у меня был какой-то особый дар?

- Почему же был? Он всегда при вас, но вы им не пользуетесь. Похоже на психологическую блокаду. Очевидно, тут сыграл свою роль стресс, пережитый в детстве в результате неверия матери в то, что вы смогли восстановить чашку, и понесенного в связи с этим незаслуженного наказания. Об этом говорит и тот факт, что данный эпизод вычеркнут из ваших детских воспоминаний. Думаю, развивая в себе эту способность, вы со временем смогли бы восстанавливать не только неодушевленные предметы. Отсюда ваша неудовлетворенность и чувство, что способны на нечто большее, чем просто пользоваться достижениями прикладной медицины. Только представьте, вы бы заживляли раны одним прикосновением рук, без всяких швов.

Рогозин запустил пальцы в шевелюру и какое-то время сидел молча, держа руками склоненную голову.

- И что мне делать теперь?

- Пока не знаю. – Илья Андреевич встал и нервно прошелся по кабинету. – Для меня такая ситуация тоже внове. Никогда прежде не сталкивался с подобным. Мне надо подумать. Советую и вам сделать то же самое. Возьмите отпуск, отдохните, поразмыслите на досуге, а там и я, глядишь, что-нибудь придумаю. Попробуем вместе решить вашу проблему. Если вы, конечно, этого хотите.

Погруженный в себя, Рогозин молчал.

- Сергей, вы меня слышите?

- Что? – пациент вышел из задумчивости. – Ах, да… Взять отпуск. Наверное, так будет лучше.

- Вот и хорошо. Недельки вам хватит?

- Не знаю… Возможно.

- Тогда через неделю снова ко мне. Буду ждать вас в среду. Скажем, в три часа. Устроит?

- Да, вполне.

- Обязательно приходите. А сейчас прошу меня извинить, жду очередного пациента. – Илья Андреевич вежливо взял Рогозина под руку, давая понять, что тому пора покинуть кабинет.

- Да, конечно… - Все еще под впечатлением от сеанса Рогозин поднялся с кресла и в сопровождении психолога доковылял до двери.

На прощальное рукопожатие он ответил вяло, чисто механически, после чего побрел мимо Марины в коридор.

Никакого очередного пациента Илья Андреевич на самом деле не ждал. Просто возникла необходимость побыть наедине. Закрыв дверь за Рогозиным, он оперся на нее рукой и с облегчением перевел дух. Немного постояв так, психолог медленно подошел к журнальному столику, наклонился, заглядывая под него. Она стояла там, на полу, куда он ее и спрятал перед тем, как разбудить плачущего Сергея. Чашка, осколки которой его сегодняшний необычный пациент смог легко срастить много лет назад. Чашка, которой здесь в принципе не могло быть, но она была, ведь он ее видел и держал в руках. Чашка, которая постепенно на его глазах появлялась из воздуха на поверхности журнального столика по мере того, как загипнотизированный Рогозин излагал ее историю. Да, этот человек способен не только восстанавливать предметы, но и создавать их практически на пустом месте. Материализация сознания. Фантастика! И он совсем ничего не знает о своих уникальных способностях. Надо будет поработать над методикой психологического воздействия, чтобы найти к нему верный подход. Такой шанс выпадает раз в жизни. Грех было бы им не воспользоваться. Но нужна чрезмерная осторожность. Кто знает, что вздумается материализовать его пациенту, когда они начнут исследовать более зрелый период его жизни. Службу в армии, например. Вряд ли от кого-то утаишь, если здесь в кабинете психолога вдруг окажется неизвестно откуда взявшийся танк или настоящая ракета средней дальности с ядерной боеголовкой. Надо бы подробно изучить биографию этого Рогозина. В таком деле спешка ни к чему. Осторожность и еще раз осторожность.

Илья Андреевич достал чашку из-под стола, повертел, осматривая. Действительно, как новая. Открыв сейф, он задумался, глядя на полупустую бутылку коньяка внизу, решая прикончить ли ее сейчас или оставить для другого случая, затем перевел взгляд на верхнюю полку, где стояла модель машины. Простая детская игрушка на вид, точно копирующая известную, но давно устаревшую отечественную легковушку. От оригинала ее отличали только размеры. Он успел хорошенько ее изучить при помощи лупы и пинцета, обнаружив под капотом миниатюрный, вполне работоспособный двигатель внутреннего сгорания, а также другие агрегаты, на которых имелись даже заводские маркировки. Это и был первый сюрприз от Рогозина, так ошеломивший психолога. В тот раз он под гипнозом поведал Илье Андреевичу историю своей любимой машинки, которую сломал, разозлившись на то, что у нее не крутились колеса и не открывались дверцы с капотом, а потом собрал заново, но уже в том виде, в каком ему хотелось. Тогда рассказ пациента сопровождался материализацией этой машинки, на поверку оказавшейся действующей моделью. Нет, не мог ребенок трех лет отроду без соответствующих технических навыков собрать настоящий работоспособный автомобиль, пусть и уменьшенный в десятки раз по сравнению с оригиналом. Наверняка Рогозин облек свою игрушку именно в такую форму только сейчас, при ее воссоздании в этом кабинете. Впрочем, он и теперь вряд ли отличался слишком углубленными познаниями в технике, поскольку являлся врачом, а не механиком. Поэтому, кто его знает…

Поставив чашку рядом с моделью, Илья Андреевич запер сейф на ключ. Пусть этот железный ящик станет хранилищем коллекции материализованных Рогозиным вещей. По крайней мере, на первое время, а дальше будет видно. Илья Андреевич умел разбираться в людях. А по опыту он знал - если в чем-то хорошо разбираешься, то можешь этим управлять.