Лестница. Винтовая, бесконечно длинная. Лишь скудный свет трепещущего огня лижет влажные стены.

Крепко сжимаю факел в руке. Ступени покатые, скользкие. Страшно идти вперед, еще страшнее оглянуться. И уж совсем невыносимо – до дрожи в коленях, до липкой испарины на лбу, до пульсирующего ужаса в висках и противной тошноты – остановиться.

И навсегда остаться на этой сырой, душной, пропитанной смертельным страхом лестнице.

Чувствую как немеет от ужаса все внутри, как замирает сердце, как цепенеют пальцы и… медленно двигаюсь дальше.

Медленно.

Слишком медленно.

Господи, только дай мне силы не думать. Ни о чем не думать.

Просто идти.

Невесомая паутина липнет к пальцам. Пытаюсь стряхнуть, но, как назло, лишь больше запутываюсь. Холодная волна дрожи пробегает по позвоночнику, сердце заходится в бешеном танце.

Ненавижу!

Ненавижу пауков!!

Миг - и паника накрывает с головой. Неистово трясу рукой, но мерзкие тонкие белесые нити только крепче впиваются в пальцы, обвивают запястье, ползут все выше и выше. И уже не до пауков - уже кажется, сама паутина - живая! Чудится, вот-вот она замотает меня в непроницаемый кокон.

Омерзительный и мертвый.

Автомобильный гудок ударяет по нервам, нога инстинктивно давит на тормоз, а руки выворачивают руль влево.

- Смотри, куда прешь! – колючий взгляд обжигает. Словно ткнули сигаретой в открытую рану.

- Простите… - лепечу одними губами и съезжаю к обочине.

Массивный джип грубияна вильнул и скрылся за поворотом. Дорога вновь опустела.

Открываю дверь и на трясущихся негнущихся ногах выбираюсь из салона. Воздух наполняет утренняя свежесть, которая отчего-то никак не хочет вливаться в легкие.

Трясу головой, чтобы избавится от мерзкого назойливого звона в ушах, мотаю головой из стороны в сторону. Никак. В голову словно высыпали кучу алюминиевых болтиков. Дзынь-дзынь. Зззз.

Постепенно звон стихает, и я начинаю разливать внешние звуки – шорохи, стрекоты, шелест листвы.

Серую змейку трассы со всех сторон окружают ели. Глубоко вдыхаю терпкий холодных воздух хвойного леса (наконец-то!). Но вместо ожидаемого облегчения начинаю кашлять – легкие рвет изнутри.

Голова начинает кружиться, сажусь обратно в машину, роняю голову на руль, опускаю руки на колени. Закрываю глаза. Пытаюсь успокоиться, сжимаю и разжимаю пальцы.

Ощущение липкой паутины на запястьях, на ладонях, на кончиках пальцев не проходит. Мну воображаемую нить словно пластилин. Одна, особенно упругая нить, кажется, тянется от указательного пальца к большому. Не открывая глаза, тяну за эту невидимую нить.

Нить не поддается, сопротивляется. Не оставлю усилий. Сильнее. Чуть сильнее.

И – она оборвалась. Легко. Практически беззвучно. Словно лопнул мыльный пузырь.

Осторожно выдыхаю, открываю глаза и вдруг чувствую, как воздух вокруг меня еле заметно колыхнулся.

- Да что же это… - жалобно бормочу я, подняв глаза к небу.

За поворотом, там, куда всего пару минут назад умчался черный джип, поднимается густой дым.

И лишь потом – целую секунду спустя – до меня долетает звук взрыва.

В больничной палате сумрачно. Плотные жалюзи не пропускают солнечный свет. Хочется сорвать их, впустить в комнату прохладный утренний воздух, наполнить ее светом, звуками, жизнью! Но нет – здесь царство покоя, сумрака и тишины. И лишь шорох мерно вздымающегося поршня аппарата искусственной вентиляции легких.

- Как он? – шепотом, хотя в нем нет никакой необходимости, спрашиваю у врача.

Осунувшийся, усталый мужчина еле заметно пожимает плечами. Мол, немалый уже возраст, что вы хотите…

- Состояние стабильно. Средней тяжести.

Он перелистывает карточку отца, записывает показания приборов, старательно пытаясь не смотреть в мою сторону.

Мне жаль его, работающего по трое суток без перерыва.

Мне жаль отца, медленно умирающего на больничной койке в относительно неплохой клинике. Он сам настоял на своем помещении именно сюда.

Мне жаль себя, не позволяющую отключать аппараты, искусственно поддерживающие в хрупком, практически съеденном болезнью, теле жизнь.

Мне жаль, но пока существует крохотная вероятность, что отец хотя бы придет в себя, я буду приходить сюда и ждать, когда он откроет глаза.

Мне жаль, но я буду бороться до конца.

Бороться и надеяться.

- Видели аварию? – мягкий голос медсестры выводит меня из задумчивости.

- Что?.. – мой взгляд скользит по ее рукам умело и быстро меняющим капельницу. – А! Да.

Женщина кивает. Оборачивается, прищуривается, пытается разглядеть выражение моего лица - ищет заинтересованность, желание обсудить детали произошедшего. И отворачивается, понимая, что интересный собеседник из меня не выйдет, и посплетничать не удастся.

- Ужасно… - вздыхает она. – Носятся как угорелые, а потом…

Она не догововаривает, что бывает «потом», просто машет рукой и выходит, плотно притворив за собой дверь. Выходит так быстро и закрывает дверь так плотно, что даже крохотный лучик электрического света из коридора ни на секунду не успевает развеять печальную серость палаты.

Я остаюсь один на один с неподвижным телом, лежащим на кровати, опутанным проводами и датчиками словно паутиной.

Мне становится страшно. Но сейчас этот страх не похож на тот, который был в детстве, когда мерещатся скрюченные монстры по углам, а с кровати страшно свесить руку, ведь тогда кровожадный бука обязательно ее отгрызет.

Этот страх совершенно иного рода.

А так хочется закричать, позвать маму. Чтобы она пришла, зажгла ночник и рассказала сказку.

Придвигаю кресло ближе к кровати, забираюсь в него с ногами. Несмотря на ранний час, глаза слипаются.

- Ма-ам! - шепчу я во тьму. – Ма-ам!

Мне страшно позвать ее громче. Страх сковывает горло, заставляет сердце биться в пятках. Страшно… потому что, если я позову ее громче, я не выдержу и закричу. И буду кричать долго-долго и биться в истерике. И расстрою маму. А я не хочу ее расстраивать, поэтому я шепотом зову ее, с головой укрывшись одеялом.

- Прости, солнышко, - она откидывает одеяло, целует в лоб. – Опять забыла про ночник. Ты простишь меня? – ее глаза лучатся такой добротой, я невольно замираю, пытаясь увидеть солнечного зайчика прячущегося в глубине ее зрачков.

- Рассказать сказку?

Киваю так резко, что в глазах начинает рябить.

Она с ногами забирается под одеяло, устраивается на подушке, я сворачиваюсь рядом.

Ее мягкий нежный голос разливается по комнате, наполняет ее цветом, звуками, запахами…

- В одном далеком королевстве жила маленькая девочка. Ее отец был королем, а мама - королевой. Но принцессой девочку никто не называл, потому что король с королевой нашли ее в лесу, привели домой и стали воспитывать как свою дочь.

И словно наяву я вижу залитые солнечным светом луга, на золотой траве синие капли, точно бусины кто рассыпал - васильки. Вижу высоченные, прямые словно свечки, кипарисы, пухлые стога сена и - замок на горизонте. Это к нему, причудливо извиваясь, ползет змейка-дорога.

- Девочка была красивой, умной и с каждым днем радовала все больше короля с королевой.

И я вижу девочку в белом развевающемся платье с алыми лентами в волосах бегущую по маковому полю. Ее звонкий смех уносится далеко-далеко ввысь и тонет в прозрачном поднебесье. В ее рыжие волосы вплетены васильки, а вокруг головы порхают разноцветные бабочки.

- На бал в честь пятого дня рождения девочки собралось все королевство. Король велел открыть мраморный зал и велел украсить его лилиями.

И у меня захватывает дух - я вижу украшенные цветами стены, натертый до зеркального леска паркет, прожилки розового мрамора, которым облицованы стены.

- Гости наперебой поздравляли девочку, дарили изумительные подарки, пытаясь превзойти в изобретательности друг друга. И только крестная девочки протянула ей простое видавшее виды веретено.

На глазах выступают слезы, когда я представляю, как должно быть расстроилась девочка. Я всхлипываю.

- Ну что ты, солнышко, - спохватывается мама, увидев мою реакцию. – Девочке очень понравился подарок, ведь ее крестная была самой лучшей пряльщицей в королевстве! Поговаривали, будто она даже магию применяет, чтобы получать такие нити. Ах, какие тонкие нити выходили! Невесомые, прозрачные, прочные. А какие ткани получились! До того легкие, что запросто проходили через игольное ушко. А уж красоты невиданной были те ткани.

Я счастливо улыбаюсь.

- Преподнеся веретено, крестная дала обещание, обязательно научить девочку прясть такие же нити, как только та подрастет.

Голос затихает. Его перекрывают звук будящего за стенкой телевизора, шум включенной в соседской ванной воды, стук ветки бьющейся об оконное стекло.

Я чувствую, что сказка на сегодня заканчивается, и жмусь к теплому боку мамы.

Она осторожно освобождается от моих рук.

- Спи, солнышко.

- Нет, нет, - прижимаюсь к ней все крепче. – Не уходи. Расскажи, что было дальше.

- Завтра. Я расскажу обо всем завтра.

- Нет!

Я хочу закричать, но голос срывается. Никакого завтра для нас уже не будет, неужели ты не понимаешь?!

- Нет! Не уходи!!! Нееет! – шепчу в глухой ледяной мрак.

Свистящий шепот переходит в шипение и превращается в радиопомехи.

- Проснитесь! – внимательные карие глаза застыли напротив моего лица.

Непроизвольно вздрагиваю, оглядываюсь. Все та же сумрачная больничная палата, все тот же шорох искусственной вентиляции легких. Но теперь к этому звуку присоединился еще один – стук размеренно барабанящих по подоконнику капель.

Реальность обрушивается на меня, словно лавина, погребая под собой остатки полусна-полубреда.

- Время посещения истекло.

- Да-да.

Неловко вскакиваю, роняя сумочку на пол.

- Не торопитесь вы так, - морщится дежурная медсестра. – Последний автобус через полчаса.

- Я на машине, - улыбаюсь ей.

Улыбка выходит кривой и виноватой. Она равнодушно хмыкает и выходит.

- Пока, пап.

Касаюсь губами его лба, провожу пальцами по сухой морщинистой коже руки и - выхожу не оглядываясь. Подсознательно боюсь наткнуться на осуждающий взгляд синих глаз.

Лестница. Бесконечно длинная. Скудный свет трепещущего огня лижет каменную кладку.

Покатые ступени кренятся на повороте. Спотыкаюсь и, повинуясь импульсу, хватаюсь за стену.

Липкая и влажная.

Отнимаю ладонь.

Тонкие, невесомые нити тянутся от камня к коже.

Ледяные мурашки бегут вверх по позвоночнику. Кажется, что мои волосы вмиг седеют.

 Словно сквозь вату доносится тихий спокойный голос. Он кажется до боли родным, но только кажется – слишком спокоен, слишком безучастен, слишком безэмоционален.

- И когда маленькая девочка выросла, она взяла свое веретено, подаренное крестной, и стала подниматься на самую высокую башню замка. Ведь именно там работала лучшая в королевстве прядильщица.

Голос становится то громче, то тише и вот совершенно стихает. Вакуумная пустота наваливается всей своей мощью, тревога растет.

Нарастает и надвигается словно шквал. И, кажется, я – рыбка, которая пытается увернуться от чудовищной пасти акулы.

Миг – и вот я уже стою посреди дороги.

Стою, словно вкопанная, не в силах сдвинуться ни на миллиметр.

И вижу, как неотвратимо приближается ко мне грузовик.

Я стою, замерев, потому что впервые чувствую, упругие нити, опутывающие мои пальцы.

Паутинки оплетают руки, покалывают кожу…

Я вижу маму. Вижу ее расширенные от ужаса зрачки, ее открытый в крике рот. Но не слышу ни слова.

Я – рыбка. За мной охотится акула.

Грузовик приближается.

Увы, крестной уже не успеть передать свой секрет маленькой девочке. Та никогда не повзрослеет.

Чувствую натяжение. Ощущаю нити, готовые вот-вот лопнуть, разорваться в моих пальцах. И одну нить больно врезавшуюся в указательный палец, опутавшею его. больно. До выступившей крови, до стремительно синеющего ноготка…

Мама кидается ко мне.

Нить режет, жжет палец!

Не удержу. Не смогу! Обрываю паутинку. Еле заметно вздрагивает воздух. Что-то в нем лопается, рвется на грани слышимости – дзинь. И уже не до этого легкого звука – резкий гудок, визг шин, скрежет и глухой удар.

Лежу рядом с мамой. Ее глаза открыты. Длинные русые волосы разметались по асфальту, волнистыми змейками-струйками стекая в водосток. Дождевая вода бурлит, приобретая густо-алый оттенок. Я поднимаюсь, опираюсь ладонью на асфальт и удивленно смотрю на нее – кожа покрыта чем-то липким, влажным и красным.

Ступор. Мгновение? Вечность?

Кричу, дергаюсь и – осознаю себя стоящей в комнате. Она погружена во мрак, лишь ярко светится крохотный пятачок. Женская фигура, укутанная в длинный черный плащ, замерла на скамейке. На ее коленях лежит веретено.

Но я не боюсь ее. Неистово я хочу лишь одного - вернуть свою маму.

Почему я не могу все вернуть? Боже, да как же так?!  Больше всего в этой жизни я хочу вернуть назад их жизни.

И вздрагиваю от чужой мысли.

Я не могу так думать, мне всего шесть лет. Мою маму только что сбил грузовик.

Паутина, паутина. Нити-нити. Почему нельзя вырвать пару нитей из ткани жизни и вплести их в другое полотно?

Резкий звонок разгоняет приснившийся кошмар. Трясущейся рукой нашариваю мобильный и подношу его к уху.

Тревожное «да» тонет в мельтешащей музыке помех.

- Ваш отец… - мгновенно узнаю голос доктора и дальше уже не слушаю.

Спешно одеваюсь, не обращая внимания на только занимающийся за окном рассвет.

Рождающиеся где-то в глубине души слезы не спешат вырваться наружу. Они душат, комом застревают в горле.

Нужно спешить.

Дрога вьется. Поворот за поворотом. Закрываю глаза и вижу перед собой винтовую лестницу. Открыла глаза – дорога. Закрыла – лестница.

Так и едем: я и мой призрачный кошмар, являющийся каждый раз, когда я моргаю.

 В палате все так же сумрачно и отчего-то холодно. Ежусь, приближаясь к кровати, дрожу всем телом, наклоняясь над отцом.

Касаюсь пальцами его ладони. Такой теплой, такой родной. И такой чужой одновременно. Авария забрала у меня мать, болезнь забирает у меня отца.

И то и другое всего лишь случайность. Такова жизнь, так бывает, говорят люди и бывают при этом совершенно правы.

Как же сильно я ненавижу случайности! Почему смерти нельзя избежать, почему нельзя вычеркнуть из блокнота костлявой старухи пару имен? Почему нельзя заменить их другими?

Я готова! Вот она я! Берите меня, только верните назад жизнь моих родителей, отдавших мне всех себя и - ничего не получивших взамен!

- Пап… - голос срывается, я чувствую теплые слезы на своих щеках, они наконец-то нашли выход, но облегчения это мне не приносит.

Он смотрит на меня. В его глазах столько теплоты и нежности, что я задыхаюсь.

«Все нормально», - говорят его глаза. – «Все хорошо, я не боюсь!».

Я боюсь, понимаешь? Безумно боюсь!

Я хочу сказать: «Ты прости меня, из меня вышла плохая дочь. Я не смогла защитить маму, не смогла спасти тебя», но вместо этого мои губы говорят совершенно другое:

- Пап, ты когда-нибудь жалел, - голос вздрагивает и садиться, с трудом я заканчиваю фразу: - что вы удочерили меня?

Он смотрит на меня.

В его выцветших водянистых глазах читаю такое недоумение смешанное с бесконечной любовью, что мне становится стыдно.

Прикасаюсь губами к его ладони, опускаю голову, он гладит мои волосы, как в детстве. И мне кажется, что действительно все будет хорошо, что скоро вернутся с работы мама и позовет нас к столу, а потом мы будем сидеть и смотреть телевизор, а прежде чем уложить меня спать, мама расскажет сказку.  Волшебную сказку, которую она никогда не читает, только рассказывает. Которую, возможно, она сама же и придумала.

И, кажется, время сгущается вокруг нас, становится тягучим и вакуумно-пустым.

- Не уходи… Пожалуйста, только не уходи…

Далекий писк долетает до меня как сквозь вату. Мягкая ладонь врача опускается на плечо.

Слезы душат. Тьма давит на плечи. Сижу, завернувшись в одеяло, словно в кокон.

Со злостью комкаю призрачные паутинки-нити. Нежно глажу слабые, резко рву острые – их время пришло. Не мне решать.

Не мне?

Злость накатывает очередной волной, топит пытающийся возражать разум.

Не мне?! А кому тогда?

Перед глазами застыли две картинки. Русые волосы, алый асфальт. Выцветшие глаза и тьма больничной палаты.

Картинки накладывается друг на друга. Мельтешат. Сводят с ума.

Судорожно ищу в пространстве и времени нужные звездочки-светляки и отходящие от них паутинки-нити.

Вот они - еле мерцающие, почти погасшие. Нити спутанные, рваные, острые. Осторожно распутываю их, соединяю, связываю.

- За все нужно платить, - тихий шелест чьего-то голоса нарушает мою сосредоточенность.

- Знаю, - шиплю сквозь зубы. – Знаю.

В зале ожидания многолюдно и душно. Подхожу к стеклу, прижимаюсь к нему лбом и наблюдаю, как взлетают самолеты. Стальные стрелы, выпущенные в предгрозовое небо, превращающиеся в крохотные серебристые искорки, летящие навстречу своей судьбе.

Яркие звездочки, из которых тянутся к моим пальцам тонкие ниточки.

Ниточки-звездочки. Паутинки…

Ломит виски, в глазах прыгают разноцветные мушки. И вот уже мерещится, прижимаюсь я лбом совсем не к толстому стеклу, за которым раскинулось взлетное поле, а к влажному прохладному камню.

Мне нужно взять себя в руки, отойти от стены и двигаться вперед. Вверх по винтовой лестнице. В конце которой ждет моя судьба.

Маленькая девочка выросла. Она должна научиться древней магии прядильщиц, не зря же крестная подарила ей веретено. Точеная палочка заостренная книзу. До боли сжимаемая в руке.

Вот только повзрослевшая девочка не умеет ничего кроме как разрывать тонкие, словно нить шелкопряда, паутинки.

Объявляют посадку. Прохожу контроль.

По узкому белому коридору двигаюсь к яркой стреле-звездочке, которая унесет меня подальше из этого города, из этой страны.

Из этой жизни.

- Приятного полета, - вежливо улыбающаяся стюардесса вернула мне отрывной корешок.

Опускаюсь в кресло, пристегиваюсь, закрываю глаза и – мгновенно проваливаюсь в сон.

Лестница. Узкая.

Длинная.

Бесконечная. Закручивается словно змея вокруг каменного обелиска.

Все выше и выше.

Ступени скользкие, покатые. Кажется, камень пружинит под ногами.

Поворот и – дверь.

Некоторое время стою в замешательстве. Слишком неожиданно она возникла передо мной.

Низкая. Темного дерева, резная, рассохшаяся.

Сквозь щели пробивается свет.

Свет такой яркий, что лестничные сумерки отступают, словно кошмарные сны. Тьма клубиться, обретает очертания и рассыпается в прах - будто твари из преисподней укоризненно взирают на меня снизу лестницы.

На мгновение жмурюсь, прикрываю глаза ладонью. И - ни секунды больше не медля - распахиваю дверь.

Жгущий, нестерпимо яркий свет исчезает.

За дверью комната.

Просторная комната тонет в белесой дымке – не видно ни стен, ни потолка. И в этом переливающемся, клубящемся тумане перемигиваются крохотные светлячки-звездочки, мерцают, словно утренние звезды в светлеющем небе.

Дыхание перехватывает. В пальцах ощущается колкая дрожь. А в теле возникает ощущение легкости, невесомости. Вакуума, космоса…

Я – рыбка. Но где моя акула?

Тишина, морозная свежесть, абсолютная пустота и – прялка.

И две женщины.

Древние, словно римская империя, зыбкие, будто исчезающий сон, непредсказуемые, словно разбушевавшаяся непогода, неотвратимые, как наступление утра.

Первая женщина слюнявит палец, тянет пряжу. Прядет нить человеческой жизни. Нона.

Вторая наматывает кудель на веретено. Распределяет судьбу. Децима.

Я вижу как из веретена тянутся в молочно-облачный туман волоски-нити, как вздрагивают светляки-звезды ощутив их натяжение. Я чувствую, как из этих крошек-светлячков стремятся к моим пальцам незримые паутинки.

Покалывание в пальцах становится нестерпимым, опуская глаза на свои руки. Несколько нитей перекручиваются, сплетаются в одну, давят, режут пальцы.

Морщусь, кусаю губы, слизываю выступившие на них капельки крови… Сколько я так продержусь? Час, два? Сколько уже времени длится эта пытка? Три часа? Вечность?

Не выдерживаю, шиплю от боли и – разрываю их.

Туман сгущается, обретает цвет, глубину, насыщенность. Сон становится реальностью, а реальность – сном. Миры, времена, реальности перемешивается, оставаясь при этом тем, чем является на самом деле.

Я вижу салон самолета, я вижу человеческие лица – расслабленные, напряженные, взрослые, детские…

Я вижу молодую женщину в черной шифоновой блузке. Белая с золотой пыльцой веснушек кожа, непослушная медь волос. Она спит, привалившись плечом к иллюминатору. И не видит, как стремительно приближается к их самолету сбившийся с курса другой рейсовый самолет.

Но за мгновение до столкновения, женщина просыпается. Ее зеленые с карими крапинками глаза смотрят прямо на меня.

Словно из зеркала.

Замираю. Становится трудно дышать. Что-то холодеет внутри, обрывается, летит куда-то вниз и вмиг сгорает.

Но лишь затем чтобы воскреснуть вновь.

- Морта… - шепчут ее губы.

- Морта… - вторят мои.

- Добро пожаловать домой, - звучит в моей голове тихий шелест-шепот.

Нона и Децима больше ничего не говорят, ничего не спрашивают.

Сажусь у ног сестер и миллионы, миллиарды нитей устремляются к моим пальцам.