-Дверь опять нараспашку! Подъезд всю ночь простоял открытый! Кто хочет - заходи! Это Марина, опять Марина дверь не захлопнула!

- Шаталась, полуночница, со своим профессором.

Раннее утро. Холодно, пронзительно сквозит из открытой двери подъезда, к которой пробираются сверху две старухи одна за другой. Корявые пальцы, цепляющиеся за перила, покраснели, платочки завязаны под подбородками.

- Ну и профессор! Шалопут какой-то. Что ни вечер, то здесь. От жены - то. Ох, грешники!

-Потише, Михайловна, голосок у тебя! Она, кажется...

Выше, по ступенькам топот женских каблуков и рассерженный отклик:

- Это кто там? Бабки? Опять ля - ля? Язычки без костей?

Молодая женщина в изящном, но стареньком пальто и залатанных сапожках остановилась на площадке, увидев спускающихся перед нею старух. Они тоже остановились, оглянулись, но быстро преодолели смущение.

- А что? Неправда разве? - заголосила первая.

- Вчера опять пьяная была, на ногах не стояла, - подхватила другая, в зеленом шерстяном платочке. - Тебя твой хахаль - этот - тащил по лестнице! Лю-юди - то видели!

Хахаль - немолодой человек с седыми висками - нервно усмехнулся из-за спины Марины, постукивая пальцами в кожаной перчатке по деревянным перилам. Его смущение и нерешительность будто подтолкнули молодую женщину.

-Ах ты, боже мой! Люди!

Неожиданно для себя Марина вспыхнула и принялась громко высказывать старухам все, что она думает об их образе жизни и праве вмешиваться в чужую.

Старухи почувствовали под ногами привычную почву и не замедлили с ответом. Голоса их обрели глубину и убедительность и, не смолкая, звучали по очереди в ответ на реплики дерзкой одиночки.

-Да что видим, то и говорим! Вот если я ничем перед Богом не грешна,- выговаривал зеленый платочек,- про меня люди слова плохого никогда не сказали! Слова не сказали! Не пила, не гуляла!

-Ах ты, бессовестная,- вторил коричневый.- Дочку бы постыдилась! Она - то все видит, а подрастет и понимать начнет!

- А сами то, - уже готовая расплакаться Марина стремительно проскочила между старухами, стараясь не дотронуться ни до одной из них. - За что же мужики вас, святых дев, всю жизнь кормили, если вам под ними бывать не приходилось?

И вылетела на улицу, раскрасневшаяся, в ярости и слезах. Пока она поправляла сбившуюся шапочку и копалась в сумочке в поисках носового платка, за ней появился расстроенный хахаль.

- Марина, Марина, - он попытался ухватить женщину за рукав, но она отдернулась прочь, всхлипывая и сморкаясь в платок.

- Было бы из-за чего беситься. Это затмение так на тебя действует. Ты знаешь, что скоро солнечное затмение? Полное! Вот оно, говорят...

-Еще не скоро, - Марина швырнула скомканный платочек в сумку и щелкнула замочком, - Через неделю, наверное. Да нет! Не солнечное затмение, конечно. У всех в мозгах затмение, вот где! Вы что не видите? Все не так!

Он почувствовал опасность начатого разговора и постарался вернуть ее гнев к первоисточнику - двум старухам, что ему вполне удалось, стоило напомнить о сцене в подъезде.

- Святые старухи, идеальные жены покойников мужей, - кипятилась Марина. - Да что языком-то не молоть? Сто лет прошло, кто теперь знает, каковы они были на самом деле? Сами не помнят!

Впрочем, Марина недолго выплескивала таким образом наружу свою обиду на людскую злобу и не очень удавшуюся жизнь. Она была не злопамятна и к тому времени, как, преодолев  вместе  со  своим спутником  троллейбусную толчею и холодные разливы грязных луж, добралась до Института, обида уже утратила остроту. Среди дня, когда Виктор Николаевич, забежав на минутку в библиотеку навестить ее, шутливо напомнил об утренней перепалке, Марина уже смогла посмеяться над собственным неразумным гневом.

-О, Господи! Я уже и забыла все!

Потом, задумчиво перебирая книги, сказала:

-Забыла и не злюсь, нет. А все-таки лучше бы устроить все так, чтобы прошлое возвращалось. Хотя бы иногда. Ну, скажем, в дни солнечного затмения. Или еще как-нибудь. Призраки что ли являлись бы. Чтобы напоминать. Ведь и у этих старух было, наверняка, что-нибудь этакое. Вот бы они и вспомнили.

Между тем две старухи, вернувшись из хлебного магазина, стояли посреди маленькой спальни в двухкомнатной квартирке Михайловны. Они молчали уже несколько минут, что само по себе представляло собой удивительное явление. И выражение их лиц удивило бы, а, возможно, и порадовало бы их недавнюю противницу.

Дневной свет почти не пробивался через тяжелые шторы, оставшиеся у Михайловны с незапамятных времен, когда и комнаты, в которых она жила, и окна, которые украшали эти шторы, бывали значительно больше.

То, что две старухи созерцали в немом изумлении, вовсе не должно было бы, кажется, удивлять именно в спальне. Просто человек, спавший на кушетке. Правда, в его позе не усматривалось привычных старухам компактности и аккуратности. Довольно беспорядочная поза. Согнутая в локте рука в складках толстого сукна прикрывала нижнюю часть лица, так что виден был только закрытый глаз и половина лба под разметавшимися прядями. Ботинки, не уместившиеся на слишком короткой для его ног кушетке, оставались на весу.

-Так и спит здесь в пальто,- полувозмущенно, полуиспуганно прошептала Полина Михайловна.

-Ты не будила?

-Разве нет?

-И что же?

-Сказал, что устал, что у него болит сердце и он хочет уснуть. Сказал, чтобы оставила в покое.

-Кто же он?

-Может, наркоман или пьяница какой забрался.

-Не пойму. Вроде лицо знакомое, а кто... не пойму. И потом, Никифоровна, - зашептала беспокойно хозяйка, - дверь - то в квартиру... закрыта была. На два замка. И четвертый этаж. Как же так, войти без ключа?

Высокая старуха решилась, наконец, осторожно наклониться над кушеткой.

-Эй, эй! Больной какой-то. Бродяга что ли? Эй, вставай, - дотронуться до спящего она не осмелилась. - Уходи  отсюда! Уходи! Сейчас милицию вызовем.

Он проснулся, медленно приподнялся и сел на кушетке, потирая заплывшие со сна глаза. Долгий , видно, был сон, нелегкое пробуждение. Незнакомец вздохнул, опустив руки на колени.

-Вы кто? Почему я здесь?

Он недоуменно поморгал, осмотревшись.

- Холодно - то как! Ох, как мне холодно!

Старухи разглядывали его в свою очередь. Совсем молодой человек, никак не больше двадцати пяти. Бледные щеки, заросшие многодневной щетиной, недоумение в глазах, быстро сменившееся выражением жестокого страдания.

- Холодно, - он едва выговаривал слова трясущимися губами. - Что же вы смотрите? Сделайте что - нибудь!

Молодой человек обхватил себя за плечи и сжался в комок на краешке кушетки.

- Что толку хлопать глазами? Призрак что ли увидели? Печку растопите, одеяла достаньте. Нельзя же в таком холоде!

Старухи действительно уставились на него, точно перед ними предстало приведение.

- Помогите же, - сказал он капризно и жалобно, стуча зубами.

Через какое-то время старухи вышли из оцепенения и кое-что предприняли. В ответ на непрерывные жалобы они укутывали его одеялами поверх толстого шерстяного пальто и поили горячим чаем с малиновым вареньем.

- Ох, что это со мной? Я никогда не болел. А теперь едва чувствую сердце. Будто сейчас перестанет биться. Я умираю?

Они совали ему таблетки и капли в стаканчике.

Ближе к вечеру, когда за окном уже темнело, Михайловна щелкнула выключателем, чтобы взглянуть на градусник, который только что позаимствовала у соседки по площадке, матери маленьких детей.

- Что-то я плохо вижу своими старыми глазами. Ну ка, Никифоровна, посмотри сама!

Никифоровна все еще оставалась в квартире подруги, гремя посудой на кухне.

- Не похоже, что у меня жар, - слабо проговорил больной. Он лежал раздетый под одеялом, натянув его почти до макушки. - Наоборот, будто из ледника вынули.

- Что-то не пойму ничего -, повторила добрая Полина Михайловна, протягивая градусник второй старухе.

- Неправильно, - констатировала Никифоровна, всмотревшись внутрь стеклянной трубочки. - Надо еще раз.

Она встряхнула градусник, обтерла его полой фартука и направилась к кушетке.

- Не... - тянул он из-под одеяла. -  Мне уже лучше. Совсем согрелся...

Все же Никифоровна добилась своего. Но и повторное измерение температуры не уменьшило изумления старух. Столбик ртути так и  не дополз до самой нижней отметки, обозначавшей 34 градуса.

Следующие несколько дней молодой гость проспал почти целиком. Он едва поднимался по утрам, чтобы добраться до кухни для завтрака, а потом немедленно возвращался в постель, не слишком вразумительно отвечая на ворчание старухи-хозяйки что-нибудь вроде:

- Устал. Хочу выспаться. Оставь меня сейчас в покое.

За все эти дни никто из соседей ни разу не видел старух сидящими на лавочке ни вместе, ни порознь или судачащими с кем - то из знакомых посреди двора. Изредка одна из них проходила с кошелкой, направляясь в магазин, на ближайший маленький рынок или с ведром к мусорным бачкам. Сделав все необходимое, старухи, не останавливаясь, возвращались к подъезду и непривычно молчаливо исчезали в своих жилищах.

Молодой человек оставался внутри квартиры Полины Михайловны. И позже, когда его дела, казалось, пошли на лад, он ни о чем не спрашивал. Лишь иногда вдруг удивлялся самым простым вещам, каким-то электроприборам или тому, что показывали с экрана телевизора. Однажды он заговорил о своей прошлой жизни.

- У мамы была такая же, - сказал он как-то поутру, поймав только что вернувшуюся из дворовых странствий непокорную Муську. Он ласково гладил и почесывал ее, так что кошка совсем разомлела в его руках и только утробно урчала, поджимая ушки. - Она жила у нас дома с тех пор как мне еще три года было. Тоже трехцветная. Необычная окраска, правда?

Осторожные пальцы скользнули под шейку, почесывая и щекоча, урчание стало громче.

- Она спала со мной все мое детство, а потом...- он тихонько засмеялся, маленькие кошачьи ушки утонули в его ладони. - Я вырос... ну, ей приходилось нелегко. Иногда я стал спать не один. Ревновала ужасно. Царапалась даже.

Старухи не отвечали. Никифоровна оттолкнула ногой выпущенную на пол кошку. Незнакомец удивленно вскинул глаза:

- Ой, я что-то не то наговорил ?

Старухи понимающе кивали. Казалось, они вообще понимали очень многое и странности молодого гостя перестали удивлять их с некоторых пор. Они были достаточно стары и достаточно хорошо знали жизнь, чтобы оказаться способными принять необычное знание, с которым не всякий сумеет смириться. Их общий жадный интерес к молодому гостю не требовал слов и объяснений.

Между тем он бездумно нежился в сетях ревнивой заботы, которой они, не сговариваясь, все теснее и настойчивее стягивали свою добычу.

Как-то Никифоровна появилась на пороге с небольшой коробкой, которую она прижимала к животу обеими руками, боясь уронить. Прошла на кухню, поставила коробку на стол.

-Принесла вот тортик. К чаю. Пенсию получили. Почему не устроить праздник? Варенья вот баночка.

Старуха расставляла угощения на столе, доставала чашки и блюдца. Он помогал ей с удовольствием, торопил, даже слегка чмокнул в щеку.

Помрачневшая Михайловна сидела, праздно сложив руки на коленях, и молча наблюдала, как двое гостей хозяйничают на ее кухне, не спрашивая позволения.

- Уж как-нибудь без твоего варенья бы обошлись, - проворчала она.

-Как же! Вон он как у тебя исхудал, щеки втянулись. Хоть немного подкормить надо.

- Не дуйся, бабуся,- сказал он с набитым ртом. - Иди к столу. Торт хорош. Возьми кусочек.

Глаза его блестели от удовольствия, щеки - вот редкое явление!- разгорелись.

Старухи переглянулись, причем Михайловна не перестала угрюмо покачивать головой, а затем вновь дружно устремили на него жадные взоры.

Позже вечером, когда гость ушел в ванную погреться – он продолжал, не переставая мерзнуть -, а Михайловна, все еще ворча, полоскала чашки на кухне, Никифоровна вдруг вышла из темной комнаты, где гремела с экрана рекламная песенка, молча прошествовала по коридору, дернула дверь ванной, защелка на которой давно была сорвана. Михайловна, выглянув из кухни, только ахнула.

Наверное, он, вечно зябнущий в выстуженной квартире, наконец согрелся и задремал в горячей воде. Во всяком случае, лишь через минуту он открыл газа, повернул голову и увидел посмеивающуюся старуху. Испуг, недоумение, неудовольствие были в его взгляде.

- Что вы, баба Тася?

- Да ничего, не пугайся, молодой. Помочь хочу. Давай хоть спинку потру. Не оборачивайся.

- Зря ты это.

Но она уже взяла мочалку, обильно намылила ее и принялась тереть ему шею. Потом, когда он наклонился вперед, мочалка спустилась вдоль позвоночника, прошлась по лопаткам.

- Что это у тебя? Здесь и здесь.

- Не знаю. Наверное, синяки еще не прошли.

- Тебя бил кто?

- М - м... Кажется , да, били. Я не помню ничего. Только темнота. И холодно было, так холодно...

Внезапно он будто очнулся и замер, поняв, что незваная помощница трет спину уже не мочалкой, а голыми руками. Движения перешли в осторожные поглаживания, пальцы вновь поднялись к плечам, пробежали по шее. Он вздрогнул и с неудовольствием отстранился.

- Ты что?

- Не нравиться?

- Конечно, нет .Хватит...

- Значит, нет? А ведь бывали времена, когда нравилось.

Мышцы его спины напряглись под ее пальцами. Он оглянулся, капли воды блестели на раскрасневшихся щеках.

- Бывали времена, говоришь?

Глаза его нетерпеливо впились в ее лицо, в них были страх, недоверие, узнавание.

- Бывали... Но та была другая, молодая...Откуда ты узнала? Кто ты такая?

Старуха вдруг поднялась с бортика ванны, на который прежде присела, занимаясь своим делом.

- Ох! Хватит нежиться! Вымокла вся. Пойду уж! Домой. Да и ты выбирайся. Простудишься еще. Спать пора.

Когда Никифоровна, посмеиваясь, вышла из ванной и захлопнула за собой дверь, Полина Михайловна подлетела к ней, сорвала  белый платочек, вцепилась, раздирая седые космы, шипя и сдавленно шепча:

- Ах ты, ведьма, за старое принялась? Ишь удумала! К мальчишке приставать!

Никифоровна тотчас же ответила действием, в свою очередь, вцепившись в остатки волос на голове подружки, разодрала заплетенную редкую косичку так, что обнажилась розовая кожа на макушке.

Обе старухи молча пыхтели в коридоре у самого входа в большую комнату, царапая, щипая и тузя друг друга, когда виновник их ссоры появился из ванны, еще полуодетый, с полотенцем, накинутым на голые плечи. Он коротко взглянул на старух, застывших нараскоряку с пальцами, запущенными в седые космы друг дружки, отвернулся, не говоря ни слова, и скрылся в своей спальне, плотно прикрыв дверь. Старухи с тихими причитаниями  приводили себя в порядок, подбирая свои седины, помогая друг другу завязать платочки и вытереть вспотевшие лица.

Этот случай не имел видимых последствий, но возникшая после него напряженность в отношениях сохранялась на протяжении нескольких дней. По мере развития событий напряженность эта нарастала, пугая и тревожа.

Поутру в дверь постучала соседка, сорокалетняя домохозяйка, полнотелая, миловидная, любопытная.

- Пирожков вот принесла вам, бабуся, - затараторила она, заглядывая через плечо Михайловны, открывшей дверь и загородившей проем. - Миленькая, если мы не будем друг другу..., то кто же к нам?

Когда Михайловна, взявшая приношение с невозмутимым видом индийской богини, милостиво принимающей жертву, важно прошествовала на кухню, чтобы освободить для нее блюдце, соседка встала у порога, заглядывая в большую комнату и пытаясь рассмотреть что-нибудь за матовым стеклом закрытой двери спальни.

- А что, Михайловна, говорят, студента, что ли к себе пустили? Экзамен приехал сдавать что ли?

- Ба-а-тюшки, - протянула сразу упавшая духом старуха. - Чего только не наговорят! Студента пустила! Что ты, милая!

- Ну, родственник, что ли, какой приехал?

- Сплетни это, Зина. Нет у меня никого!

- Да что такого, - соседка сделала еще шаг внутрь квартиры.- Что страшного- то? Все сейчас так... Жить- то надо... Пенсия-то... Хоть за квартиру взять.

Ее бегающие глазки тем временем искали и находили следы присутствия в квартире чужого - мужское пальто на вешалке, бритвенный прибор на полочке у зеркала, слабый запах сигарет.

- Нет у меня никого, - твердила старуха, прекрасно отдавая себе отчет в проницательности соседкиного взгляда.

- Да что такого, - повторила Зина. - Вы же не молоденькая, чтобы что думать. Пусть себе ... живет.

- Нет никого, - старуха упорно оттесняла, почти выталкивала соседку.

- А что же так на дверь смотрите, будто разбудить кого боитесь? - хохотнула Зиночка, почувствовав жгучий аромат порока там, где поначалу видела лишь невинный предмет легкого соседского любопытства.

- Да ладно, пойду уж. Пирожки подгорают.

И уже с лестничной площадки:

- Ха... Странная вы, баба Михайловна!

- Иди, Зина, иди. Нет никого.

- Хи... Затмение завтра. Не пропустите, - громко говорила Зина, уже сбегая вниз. - Мои мальчишки стеклышки  приготовили. Может и вам?.. Ха-ха-ха!

Дверь на площадке четвертого этажа захлопнулась, снова отгородив полутемную квартиру от внешнего мира.

Не было покоя и за этой глухой дверью.

Много позже, уже среди ночи Михайловна проснулась, присела, кряхтя, на своей жесткой кровати, где под матрацем был подложен лист фанеры, за много лет прогнувшийся посредине под тяжестью неповоротливого тела.

- Что ты? Почему не спишь, мальчик?

- Ночь... Темно... Страшно...- подавленный голос с кушетки. – Не хочу опять... Я уже был там.

- Где был? - обмирая, прошептала старуха.

- Там... В темноте.

- Почему в темноте?

- Не знаю. Снилось, наверное. Я один, холодно, темно, все чужое. Хочу убежать, ищу выход. Вот ручка двери, поворачиваю, а половик тянет...

- Что тянет?

- Ну, как будто половик у двери, не знаю что, хватает за ноги, за лодыжки. И тьма за спиною ...

- Ну и ну. Приснится же такое!

-...Валит с ног... Сама тьма тянет лапы, не пускает. О!

- Какие глупости, - нервно проговорила старуха. Разговор пришелся ей явно не по душе. - Чего тут бояться? Это сон.

- Чего бояться? Не знаю. Я ничего не знаю. Что там, за дверью? Покой или страх? Вы знаете, но не говорите мне, не пускаете к людям. Я вижу их в окно и хочу говорить с ними. Хочу выйти на свет. Чтобы не было все время темно и страшно.

Михайловна с натугой поднялась, включила электричество, потопталась в своей тонкой залатанной ночной сорочке, болтавшейся на дряблом теле, копаясь в коробке из под обуви, набитой лекарственными упаковками, большая часть которых уже пожелтела, а таблетки в них искрошились от времени.

Наконец, она отыскала то, что хотела – маленькие таблетки, когда-то прописанные ей доктором от бессонницы, которые осторожная старуха так и не решилась применить, опасаясь повредить своему самочувствию.

Когда он проглотил сразу две и уткнулся в подушку на кушетке, не выпуская ее руки, старуха продолжала сидеть на уголке своей кровати, прислушиваясь к тому, как успокаивается его дыхание, и думая угрюмую думу, безобразившую и без того искореженные старостью черты. Примерно через час она поднялась, осторожно высвободила свою руку из его обмякших пальцев и постояла с минуту, наблюдая, как он, потревоженный во сне, ворочается, устраиваясь поудобнее и снова затихает.

Немного времени спустя Полина Михайловна уже сидела на пятом этаже, в кухне у Никифоровны, которая спросонок торопливо натягивала халат и завязывала его на дрожащем животе.

- Который час?

- Ночь давно.

- Случилось что, Полина? Зачем прибежала в такое время?

- Тася, что делать - то будем?

Никифоровна так и плюхнулась на табуретку с раскрытым ртом.

- Чего глядишь? Кажется, хватит, наигрались уже.

- Что? Уже?

- Люди замечать начали. Спрашивают ...

- Кто спрашивает?

- Ну, соседка лезла...

- А, эта...- Никифоровна с облегчением отмахнулась.

- Ладно, люди... Он сам... сам хочет выйти.

- Хочет выйти?

- К ним, на улицу!

Старухи запыхтели, уставившись друг на друга.

- Ну, нет, - сказала Никифоровна. - Как же такое допустить?

- А как тогда допустили? Чуть все не выплыло на свет божий.

- Тогда? Думаешь, это, в самом деле, он?

- А кто же? Я сразу узнала.

- Да и я узнала. Но он же... Его же не стало тогда.

- Откуда ты знаешь?

- Ну, его забрали. Он же не вернулся. И потом...

- Ага, ты заметила!

- Еще бы не заметить. Вон уж сколько лет прошло, а он все такой же, как был.

- Такой же. Молодой, хороший. Это нас и сбило с толку.

- Да, сплоховали мы. Нельзя было затягивать с этим.

- Все ты ...тортики носила, спинку терла, бесстыдница!

- Тебе что с того?

- Он мой был, жениться собирался. А твой муженек только прознал, что ты путаешься с ним, как с цепи сорвался. Писать не стал, по неграмотности двух букв изобразить не мог, так позвонил, куда следует.

- Не болтай, Полина! Он зам. председателя уж был. По неграмотности! Просто знал, куда звонить надо.

- И тебя заставил подтвердить.

- А как же, на то и муж. Это ты у нас девица была, хвостом крутила перед дружком - то.

- Дружок был мой собственный, у подружки не краденый.

- Думаешь, жениться он собирался? Нужна ты была ему! Комсомольская богиня. Смеялся он над тобой. Мы вместе и смеялись. Да ты же знала! Потому и чиркнула, куда следует. Одна подписала, без нас уже.

Старухи еще долго шипели друг на друга в тишине кухни. Однако на этот раз до драки дело не дошло.

- Что это мы, - ахнула Михайловна. – Затмение, что ли, какое накатило, прости Господи! Какая теперь разница, что тогда подействовало, мое письмо или ваш звонок? Сейчас - то, что делать?

- Думаешь, узнал он нас?

- Нет, ничего - то он не понял. У него мозги будто заморожены. А если и узнает, то уж ни одну не захочет.

- Хватит, наигрались!

- Надо сделать так, чтобы его не стало.

- Как тогда?

- Следует позвонить по тому же номеру.

- А ты его помнишь, номер - то?

- Еще бы, в гробу не забуду.

- Тогда поспешим... Должны успеть.

Было позднее утро, когда в квартире четвертого этажа спящий, наконец, пошевелился. Он открыл глаза и удивленно осмотрелся. Две старухи стояли у его ложа, одна в головах, другая - в ногах.

- Баба Тася, Полина? Уже утро? Но почему темно? Затмение началось?

Отчужденное молчание не было нарушено. Отвергающие взгляды испугали пробудившегося человека.

- Что случилось, Полина Михайловна?

Старуха равнодушно сбросила его руку со своей, как дети отбрасывают надоевшую игрушку.

- Мы решили помочь тебе устроиться, как положено.

- Не говорите так!

- И уже позвонили, куда следует.

- Нет, Тася, Полина!

- Не надо ни о чем беспокоиться. За тобой придут.

- Опять!

- Тебя поместят, куда должно.

- Там бьют и не дают спать! Нет, не так. Там все время спишь во мраке и холоде. Не надо туда!

- Поднимайся. Они будут здесь до того, как закончится затмение. Пора!

Тем же утром, но чуть позже, Марина и Виктор Николаевич, как всегда, вышли из дверей подъезда. Старухи уже сидели на лавочке, громогласно перемывая косточки торговке, неловко топтавшейся посреди двора у "Москвича", на крыше которого взгромоздилась трехлитровая банка молока.

- Вот и ваши божьи одуванчики привычным делом заняты, - беззлобно сказала Марина - Ишь, глазенки - то забегали. Увидели нас. Спугнуть их что ли?

- Брось! Пусть себе сидят. Наверное, выползли затмение посмотреть, а оно прошло без следа. Посмотри, какое солнышко веселое! Всех чудищ, что бродят в темноте, и то разогнало. А эти... Какой от них вред?