Глаза – зеркало души.

(народная мудрость)

... Возьми брата своего,

Воскури его кровь,

Вкуси его плоти ...

(древний свиток,

 автор неизвестен)

Это не должно было случиться. Просто не могло. Никоим образом. В наш век уже не случаются такие истории, которыми в далекую пору бредили дети, особенно накануне ночей гаданий. Ночей, освященных веками традиций и ритуалов. Это были всего лишь игры маленьких детей, которые не понимали всю несбыточность желаний заглянуть в неведомое. Не понимали, а потому смело тыкались, подобно слепым кутятам, в косяки и пороги накрепко закрытых дверей, не доставая до самого дверного полотна. Взрослые говорили им, что ничего не выйдет, но детям было не важно... Они верили, что все получится, и именно в эту ночь свершится обещанное таинство. Думали, что смогут заглянуть за край обычного мира, проникнув в изнанку сущего.

В тот вечер они решили погадать на свечу перед зеркалами. Старый-престарый сюжет гадания оказался легко доступен, и настолько же легко нашелся реквизит для его исполнения. Они были детьми, и поэтому никаких преград не существовало, ведь вы помните – дети не признают их существования.

Лишь старый дом в этот вечер настороженно взирал на происходящее провалами окон и дверей, не желая свершения задуманного. Но старый дом не слышал никто, кроме старых бродяг цыган, проезжающих изредка по близлежащему тракту.

– Вот так, да, – скомандовал Макс сестренке, устанавливающей зеркало на подставку.

Зеркал понадобилось много, и не все хотели вставать так, как надо. Поэтому ребята, в конце концов, укрепили их подушками, собранными со всего дома. В поисках дети забрались даже в заброшенную давным-давно кладовку, где нашли старую думку – такую маленькую подушечку, доставшуюся то ли от бабки, то ли от прабабки, и передаваемую по наследству с маниакальной настойчивостью. Родители долго держали ее в гостиной, но после последнего ремонта, изменившего весь дом, не выдержали и сослали подушку в темнушку.

Почему думка была так важна, и для чего передавалась по наследству, никто не знал. Время стерло эту историю, подобно тому, как речка неспешно замывает следы на берегах. Когда Макс нес ее в детскую комнату, где намечалось проведение ритуала, он ощутил слабый запах, исходящий от маленькой подушечки. Он был подобен запаху пыли в солнечной комнате. Странный аромат, словно это пахли ее года.

Запах на минуту отвлек внимание, и в результате мальчик треснулся об угол шкафа при входе в комнату. Где-то в районе виска мгновенно набухла огромная шишка, а из небольшой, но глубокой ранки просочилось несколько капель крови.

– А, ч-черт, – выругался Макс, зашипев от неожиданной боли. И пнул от досады злосчастный шкаф, мимо которого спокойно пробегал день-деньской всю сознательную жизнь.

– Не бранись, мама не разрешает говорить такие слова, – осадила его сестра. Старше на год с небольшим – она считала это поводом для постоянных нравоучений и напоминаний о правилах хорошего тона. Впрочем, это не мешало им чудить и заниматься всякой дребеденью. Брат и сестра были парочкой – не разлей вода, и, если в доме происходила какая-то проказа, то никто не думал о поиске виновника – к ответу призывались оба. И наказание получали, как правило, одинаковое.

– Я ударился – не видишь, балда? – пробурчал Макс, дотронувшись до ранки и облизнув испачканные красным пальцы. – Кровь вон даже течет.

– Давай йодом помажем, – заинтересованно предложила сестра, бредившая временами о своем будущем великого врача. – Давай?

– Нет, – поморщился он, представив, как кожу обожжет эта гадкая жидкость. – Само шащ жаживет, – прошепелявил он, опять слизнув кровь с пальца. – Давай лучше зеркало поштавим, вот сюда, последнее ведь осталось.

Зеркало водрузили на положенное ему место, и дети с чувством полного удовлетворения и гордости от исполненного замысла разглядели получившуюся конструкцию. Она состояла из стоящих по кругу зеркал, обращенных отражающими поверхностями в единый центр, где, по замыслу, должны находиться гадающие. В самой середине торчала небольшая тумба, изображающая обломок какого-то неведомого акрополя.

Дело оставалось за малым – всего лишь установить свечу так, как написано в инструкции.

Макс достал свечку из обертки и с интересом разглядел молочно-белый цилиндр – простая свеча из не пахнущего ничем стеарина. Хотя, свеча походила на замершего в параличе червяка.

Червяков этих Макс видел в анатомическом театре, куда попал вместе с сестренкой на неделе биологии, объявленной в школе. Он тогда с интересом разглядывал экспонаты, медленно колыхающиеся в высоких колбах из прозрачного стекла. Правда, в дальний угол никого не пустили, потому что там находились, со слов учителей, слишком страшные для детей вещи. Потом Макс долго по ночам представлял, что же такого страшного таилось в загадочном уголке. От ночных фантазий он несколько раз нарывался на ужасные кошмары, после которых долго не мог уснуть, а сердце стучало, как бешеное.

Он еще раз осмотрел свечку. Конец фитиля показался слишком коротким, и мальчик попытался вытащить тонкий шнур из свечки. Это, конечно же, не удалось, а Макс не заметил даже, как фитиль у основания окрасила кровь с пальца, которым он вытирал ссадину.

Что ж, все готово, и оставалось дождаться полуночи. Часа, в который, если верить преданиям и найденной инструкции, отворялись врата в иной мир, и становилось возможным увидеть прошлое и будущее.

– Мейра, ты помнишь, что надо говорить? – спросил Макс сестру. – Это ведь очень важно, не забудь.

– Да помню, помню, – весело ответила сестра. – Ты. Я. Потом ты читаешь почти до конца, и мы вместе заканчиваем, так?

– Да, именно так, – важно изрек он. – Ритуал таков.

Сестра в ответ рассмеялась и, выхватив подушку из кучи, подпирающей последнее установленное зеркало, швырнула в брата. Подушкой этой, как ни странно, оказалась та самая старая думка, что хранилась в кладовке. А сейчас она прилетела прямо по недавно полученной ссадине, содрав тонкую корочку коросты, чем вызвала новый вопль досады у Макса.

– Ах ты, коза, – закричал он и погнался за сестрой, прихватив с собой прилетевший снаряд. – Я тебе сейчас устрою, – вопил Макс, гоняя ее по комнате и стараясь стукнуть подушкой покрепче.

Так они и носились по комнате, хохоча во весь голос. В итоге сестра он загнал сестренку в угол и предал там шутливой экзекуции.

Макс как следует отлупил Мейру подушкой, но та было мягкой и маленькой, так что это превратилось в веселую возню детей, а совсем не в страшную казнь, обещанную братом.

Пока дети барахтались, незаметно подошел заветный час ворожбы. Подоткнув подушкой чуть покосившееся зеркало, Макс отправился к окнам и задернул тяжелые шторы так плотно, как только возможно.

И, несмотря на то, что в комнате ярко горел свет, а на улице уже царила ночь – света оттуда не могло быть ни капли – в комнате сгустился мрак. Он возник словно из ниоткуда, всего лишь от резкого движения рук, отсекающего комнату от мира снаружи.

Когда мальчик закрыл плотно еще и дверь, в комнате осязаемо сгустился воздух, хотя ничего еще и не началось. Наверное, это дом окончательно напрягся, ожидая грядущее и выражая таким образом опасение от начатой забавы.

Макс с Мейрой медленно вошли в круг зеркал, вышагивая друг другу навстречу с торжественностью иностранных послов, вручающих верительные грамоты. Они преклонили колени в самом центре, у тумбы. На тумбу торжественно и неспешно легли спички, извлеченные из кармана Макса, и специально подготовленная лучина из можжевельника (почему-то это было важно, специально выделено в тексте инструкции). Вслед за этим аккуратно, словно нежнейший фарфор, в центре тумбы была водружена свеча, крепко закрепленная в ажурном подсвечнике.

Часы на стене показывали несколько минут до полуночи, и дети смотрели друг на друга, предвкушая результаты приключения. Им было не до зеркал, эта минута еще не наступила, да и играть в гляделки всегда нравилось. За минуту до полуночи Макс щелкнул дистанционным пультом, и свет медленно покинул комнату. Вслед за этим мальчик уверенно чиркнул спичкой и поджег можжевеловую щепку. Щепка быстро занялась ровным, потрескивающим огнем, от которого потек слабенький дымок, щекочущий ноздри тонким запахом. И вот огонек с ветки, зажатой в детской руке, переполз на фитиль свечи.

Стоило фитилю одеться огнем, как Макс резко задул пламя на лучине и положил ее рядом со свечей. Еще тлеющая палочка истекала колеблющейся струйкой дыма, которая переплеталась с огоньком свечи. И тут же дети затянули заклинание, изложенное в книжке.

Начал Макс – ровным и негромким речитативом он читал заученный текст, напоминающий литанию, возвышая голос в местах обозначенных значками-закорючками, и понижая его, следуя тем же указаниям. В нужном месте он прервался, и чтение продолжила сестра.

В голосе Мейры угадывалось волнение, но она все-таки держала себя в руках, и речь текла и текла плавным ручьем в наполняющей комнату тьме. Мейра дочитала свою часть, и, не давая застыть последнему колебанию воздуха в комнате, Макс подхватил слова, продолжая ритуал. В самом конце он кивнул сестре, и они вместе прочитали последнее предложение, возвышая голос почти до крика. И огонек свечи почему-то мигнул.

Лишь дочитав заклинание, им разрешалось инструкцией поднять глаза и посмотреть в зеркала. А в них в эту минуту отображались разбегающиеся и теряющиеся вдали колоннады колеблющихся огоньков. Желтовато-белых, пляшущих неторопливый танец на вершине одной-единственной свечи, размноженной в бесконечности зеркальных отражений.

Отражения изламывались в невероятных направлениях, теряющихся в темных провалах меж зеркал, и создавали пространство, кажущееся бесконечным и бездонным. Из зеркал словно смотрели чьи-то желтые глаза, но все равно – перед ними стояли всего лишь зеркала с гладкой стеклянной поверхностью, и дети разочарованно притихли.

Они ожидали чего-то необычного – сразу, ведь это же было колдовство. Лишь потрескивание фитиля нарушало тишину к комнате в эту минуту, и они, кивнув друг другу, вместе прошептали свой вопрос – ничего особенного, просто детский вопрос, который мучает и взрослых: «Скажи нам свет зеркальный, что в будущем нас ждет?»

Неровные голоса потревожили тишину, которая притихла, ожидая чего-то. То ли необычного, то ли привычного. Ведь тишина была старейшей субстанцией в этом мире – той самой, которую некогда взорвало Слово. Даже она притаилась в этот краткий миг. Притаилась, ожидая, скучая, наблюдая. Но… Но ничто не потревожило ее спокойствия, кроме детского взволнованного дыхания, в котором уже намечалась истерическая обида на несбывшееся. Тишина внимала растерянным взглядам, которые они бросали друг на друга.

И тут тишину повторно разорвал легкий треск фитиля, от которого вдруг взлетел легкий клуб темного дыма, а по комнате поплыл запах сгорающей плоти – огонь добрался до капли крови Макса. И в тот же миг пространство комнаты съежилось в один маленький комок света, бившийся между зеркал. А за зеркалами сгустилась тьма, став вдруг чем-то многомерным, заклубившись черным туманом.

Маленький мотылек огня свечи освещал побледневшие лица детей, почувствовавших сердцем, что в комнате изменилось что-то. Реальность изменилась, задвинув обычный мир куда-то во тьму. А из зеркал полился свет.

Гладь зеркал изменилась, перестав быть обычным глянцем стекла. По ней бежала дрожь, ритмично и степенно, от центра к периферии плясали мелкие волны. Как в плошке воды разбегаются колечки ряби от тяжелых шагов, так и тут – словно кто-то огромный приближался к детям, съежившимся у свечи, которая стала в этот момент единственной нитью, связывающей с привычным миром.

Кто-то приближался, и воздух будто стонал от этой поступи, а потом его колыхнуло легким вздохом.

Этот Кто–то вздохнул за пределами зеркал тягуче и призывно, словно проснувшийся кот потягивался там, разевая пасть до самых ушей. А из зеркал продолжал литься свет. Но не подобный тому, что исходил от свечи, нет – наружу текло мертвенное сияние. Словно и не свет это был, а его прах, тот самый, что съедает все на свете, предавая тени. И прах этот легкими толчками лился из зеркал, в такт шагов неведомого существа, шагающего издалека к огню свечи.

Макс увидел ее первым. Тварь приближалась к ним из глубины зеркал, как легкий ветер, да она и сама была, словно легкий бриз, овевающий лицо теплыми вечерами, вот только дыхание отдавало смрадом глубин, таящихся в тени.

Призрачная женщина в развевающейся одежде, похожей на саван, медленно приближалась к зеркальной поверхности. Она походила на вестника смерти из готических романов, которые Макс с сестрой так любили, и мальчик задрожал, увидев глаза твари. Вернее, не глаза, а два пятна шевелящейся мерзости, так похожих на клубящихся червей из колб в анатомическом театре. Червей, вдруг обретших жизнь.

И она приближалась, вперившись Максу в глаза неживыми буркалами, приковывая взглядом, втягивая внутрь себя и опутывая нитями плещущейся в них субстанции.

– Мейра, – сдавленно пискнул он. – Там, там… Там летит… К нам, Мейра…

– Кто, Макс? – сестренка хотела обернуться, но Макс вцепился в ее руки внезапно вспотевшими ладошками и жарко зашептал:

– Не смотри, не смотри, не надо, не смотри… Там страшная тетька… Страшная… Она, она...

Сестра не поверила, решив, что это славное продолжение игры. Подумала, что брат продолжает веселое мщение, начатое войной подушек. Она вырвала руки из его ладоней, с притворным возмущением оглядываясь назад и восклицая:

– Ты меня обдурить решил, Ма…

Слова замерли у Мейры на губах, ибо в этот момент тварь прямо сквозь стекло перенеслась в обычный мир.

Вместе с пришелицей в комнату пришло что-то странное, какой-то легкий запах. Нет, от нее не воняло. Это не походило на запах разлагающейся туши старого пса, сбитого машиной и догнивающего в канаве около дороги, – нет.

Невесомый запах тлена наполнил комнату, смешиваясь с ароматом курящегося можжевельника и дымком свечи, проникая в легкие призрачными щупальцами.

Влетевшая тварь наткнулась прямо на Мейру, обернувшуюся к ней. Девочка приняла ее появление глаза в глаза и завизжала, как визжат все дети, увидевшие нечто страшное. Да так оно и было. Но тварь это не побеспокоило. Она в этот момент принюхивалась, вдыхая витавшие по комнате запахи. А потом жуткую морду расколол оскал довольной улыбки.

От призрачной гостьи повеяло торжеством, окатившим детей осязаемой темной волной.

– Воскури его кровь, – бестелесный голос отовсюду потек к детям.

Огонек свечи при этих словах вспыхнул факелом, мгновенно ополовинив свечку, а запах сгоревшей плоти стал еще более осязаемым. Вонь плотным пледом навалилась на детей, вызывая тошноту.

– Вкуси его плоти, – торжественно прогремело над ними, и палец призрачной руки уперся в небольшое темное пятно на губах Мейры. Кровь попала туда в момент возни с подушкой, и какую-то её часть сестра слизнула неосознанно, даже не ощутив солоноватого привкуса.

– Исполнен договор! – ликующе звучало со всех сторон. Голоса переплетались в бесноватой радости исполненного ожидания, а тварь воздела руки в жесте победителя, оголяя их и показывая черную корку обугленной кожи. – Он наш! Свое исполнила ты, ведьма.

– В-в-ваш? В-в-вед-д-дьма? – заикающимся ломким голосом вылетел истеричный вопрос Мейры. – Я не ведьма, – сорвалась она снова на визжащий крик. – Мы играли!

– Не суть, дитя, не суть… Исполнен договор. Ты плоть его вкусила в дыму сгорающей крови, крови родного существа. И можжевельник был зажжен. Слова вы вознесли, разбив их отсветом свечи, и зеркала их тотчас донесли. Туда, где света нет, лишь тени отражений. Где мир живет иным путем, на ваш взирая свысока. Ты – ведьма! Теперь и навсегда нам подарила брата ты, за то – наречена. И, больше не перечь, своё ты сослужила.

Макс дрожал от ужаса. Его прижало к полу незримой рукой, на плечи навалилась огромная тяжесть. Он слушал ирреальный диалог, дуэль хрупкого ломкого голоска сестры и бесстрастного, не имеющего жизни, голоса бесплотной твари, ворвавшейся в их мир.

Тварь несла какую-то чушь про договора, про которые не было ни единого слова в книгах, которые они пересмотрели, готовясь к гаданию. Макс не понял и половины того, что прозвучало только что, но каким-то шестым чувством осознал, что сейчас разговор на самом деле идет о нем. Испуганный рассудок ломился в двери безумия, каким-то чудом удерживаясь на самом краю. И держала его одна лишь мысль: «Что будет с сестрой?»

А потом он увидел, как обмякла Мейра, и тварь полетела к нему, раздвигая руки в приветственных объятиях черного баньши с оскалом взбесившегося нетопыря. И разум угас…

По рассказам, его нашли возле дома, пылающего в ночи, как разверстая пасть ада. Дом полыхал, играя сам с собой в веселую игру, раскидывая вокруг пылающие уголья своей сущности и подбрасывая в небо тысячи искр. Он словно желал переселиться туда и стать звездами… Наверное, ему было ужасно хорошо в этот миг, как будто он уходил в обещанный старым домам рай.

Макс лежал где-то рядом с угасающим кострищем и был похож на скрюченную невероятным жаром пластиковую куколку. Рядом не было никого. Сестру так и не нашли – ни рядом, ни в углях сгоревшего дома, жарким горнилом перемоловшего всё, что попало в пламенную утробу.

В память о страшном вечере остался лишь огарок можжевеловой щепки, намертво зажатый в кулачке.

Щепка да ночные кошмары, в которых он был наедине с посланцем зазеркалья, медленно надвигающимся сквозь туман и протягивающим к нему когти на обугленных руках – вот и все, что осталось от прошлого. Кошмары мучили Макса долго, но постепенно истерлись. Воспоминания осели на задворках подсознания – в тот уютный ил, где хранится большинство деталей прошлого, которые сознание не желает видеть перед собой. Изредка они все же возвращались, напоминая о давнем горе и постигшей утрате.

Макс научился бороться с кошмарами, четко предчувствуя их появление. Избрав простой метод борьбы – бутылка виски или горсть транков на ночь.

А еще было чувство постоянного подсматривания. Оно всегда обдавало Макса при виде зеркал, словно оттуда смотрел чей-то немигающий глаз, стремящийся вбуравиться прямо в душу и пустить там корни, подобно мифической гидре.

Зеркала он ненавидел. Да и они отвечали тем же, временами отражая несуразицу, которой не могло быть вокруг. В такие моменты Макс просто отворачивался от зеркала, смаргивая несуществующие слезы, будто бы это они были виновниками обмана зрения.

О сестре Макс предпочитал не вспоминать, и память милостиво упрятала горькое воспоминание. Так и жил. Не вспоминая, не запоминая, не давая зеркалам взглянуть на себя. Но от прошлого, как известно, не уйдешь, и оно настигло.

Внезапно, жестоко и столь же невероятно, как и в детстве.

– Здравствуй, братец, – бесстрастный голос, мучивший душу Макса в ночных кошмарах, сотряс лед, покрывающий болото памяти, – тот закрытый уголок, где хранились все минуты из того вечера, изменившего жизнь навсегда.

Словно завороженный он смотрел в мутные озера тумана, заполнявшие глазницы твари, восставшей перед ним, как чертик из табакерки, в этот вечер. В этот чертов вечер, когда он отправился в ночную поездку в незнакомый город, плюнув на предчувствия и змеящийся по позвоночнику страх. Поездку, в которую сорвал голос из прошлого, тонкий срывающийся голос пропавшей сестры, словно и не прошло уже сорок лет, ровно сорок лет, день в день, с того проклятого вечера. «Макс, приезжай…» – все что он услышал в трубку. Всего два слова, взорвавшие разум, и он совершенно извел оператора, пока не узнал, откуда поступил звонок. И полетел туда, сломя голову, терзая навигатор авто, разыскивая кратчайший путь к городку и отелю, из которого звонили.

Макс влетел в городок, наплевав на все правила и осторожность, словно олень во время гона.

Мотор ревел, оглашая улицы подобно левиафану из древних сказаний. Окна домов проносились мимо, сливаясь в одну полупрозрачную полосу, словно в стекла авто кто-то вшил серые ленты серпантина.

Макс буквально летел, презрев всё и вся, и, на его счастье или беду, на улицах никого не было. Город странным образом вымер, опустел, как библиотечный зал.

А потом это и случилось. Маленькая фигура выметнулась на перекрестке прямо под бампер машины и Макс, проклиная все на свете и выворачивая суставы рук, крутанул руль. Тишину улицы огласило визгом тормозов и наполнило вонью сгорающей резины, а потом – удар. Удар ошеломил: машина воткнулась в отбойник перед домом, стоящим на перекрестке, и Макса со всего маху бросило на руль, перемалывая ребра в мелкую крошку. Хваленая система безопасности этой чертовой машины не сработала, и теперь последствия этого вылетали у ее водителя из горла мелкими каплями крови, сотрясая кашлем тело, забрызгивая дорогой кожаный салон и китчевую обивку дверей.

Из машины Макс смог выбраться достаточно быстро, несмотря на жуткую боль, раздирающую тело и сознание.

К физической боли стремительно примешивалась боль от недостижения пункта назначения, где, как он верил всем своим существом, ждала сестра. А потом глухо щелкнуло под капотом, и место аварии осветил неровный язычок разгорающегося пламени. И оно отражалось в витринах магазинов, обступивших фасадами перекресток, превращая его в зеркальный колодец. Пламя сгустило тьму, обращая мир в изолированную точку бытия.

От огня вдруг потек запах из забытого кусочка детства, запах паленой крови и чадящего можжевельника. Зеркала знакомо дрогнули.

И вот она, стоит рядом. Настигнув, наконец-то, и вновь распахнув мертвые объятия. Жестокие безжизненные глаза, провалы в иномирье, всматривались ему в глаза, словно желая найти там маленького мальчика, некогда предавшего сестру. Память стремительно возвращалась, подгоняемая бесстрастным голосом.

…Тварь приближалась, раскинув объятия, вскинув морду вверх, к невидимым небесам, и издавая торжествующий вопль:

– Ты наш!!! – рев, казалось, должен был разнести комнату в клочья, вынести стекла в окнах и разбить всё хрупкое. Но ничего подобного не случилось. Не шелохнулся даже огонек свечи, бесстрастно освещавший представление.

Макс тогда не выдержал. Схватив щепку с тумбы, он бросился на пришелицу – отважно и бессмысленно. Но его смело небрежным взмахом бесплотной, но осязаемо сильной руки. Ударом мальчика вынесло прямо к двери. Попутно он задел одно из зеркал, и оно, покачавшись не спеша, повалилось на сестру, осыпая острыми длинными осколками.

Мейра закричала, призывая брата, рыдая от боли и потрясения, но его раздавленный разум уже не работал. Работал только инстинкт самосохранения, и Макс выполз из комнаты, слыша позади крики сестры и разъяренный вопль обескураженной твари.

А потом комната занялась огнем, мощно и безудержно, подобно веселому Арлекину, уничтожающему все на своем пути.

– Вспомнил, братец? – тварь мерзко улыбалась, удерживая взгляд Макса. Она уцепилась когтями за его плечи, не желая упустить долгожданную добычу. Так за плечи его держал в детстве отец, часто поучавший рассказами о мужестве людей, о верных и неверных решениях в жизни каждого – и сопровождавший лекции легкими потряхиваниями.

– Я не брат тебе, тварь, – эти слова могли убить его. Каждый звук раздирал сломанную грудь, отдаваясь на губах легким кружевом пузырьков крови, но он должен был сказать. Сказать свою правду.

– Не-е-е-ет, Макс, это я, – тело твари поплыло мелкой рябью и перед ним возникла Мейра. Словно и не прошло четырех десятков лет – перед ним стояла сестренка, улыбаясь легко и непринужденно, сощурив синие глаза. – Это я, малыш, я. Я – твое будущее, ты ведь хотел тогда узнать его. Хотел, не так ли? Мы оба хотели, но ошиблись. Нельзя просить о том, чего не понимаешь. Ты убежал, Макс. Бросил меня. Оставил, и они взяли меня к себе, очищенную огнем в момент твоего бегства. Меня омыло огнем, не перемешанным с искрой ключа. Так что, малыш, вот оно – твое будущее.

Фигура сестры вдруг занялась ярким пламенем, пожирающим плоть, и переплавляющим ее в нечто другое. Знакомое, но крепко позабытое. Нежная кожа стремительно обугливалась и облекалась одеянием, похожим на туман, обволакивающим сестру, словно саван. Да это и был саван неупокоенной души, восстававшей перед ним из пламени, словно раскручиваемый назад ролик о сожжении пластилиновой куклы.

– Нет, нет... – шептал он лихорадочно. – Этого не может быть, я не верю, это все бред! – Макс заорал, выплевывая остатки легких, не заботясь, что капли летят прямо на тварь и оседают на ее облачении темными пятнами, сползая затем вниз, подобно ленивым змеям, танцующим брачный танец на солнцепеке.

– Нет, нет, не-е-ет... – его сотрясали рыдания. – Я не предавал тебя. Я.. Я … Это был не я … – он словно бы превратился сейчас в маленького мальчика, нанесшего обиду и вымаливающего прощение у погодки-сестры. Прощение за небольшой проступок, омрачивший их дружбу, как это бывало не раз. В прошлом, в детстве, тогда…

– Прости меня, – шептал он, упав на колени в согбенной позе молящего. – Прости…

Мертвенный хохот твари отрезвил Макса. Перед ним вальяжно восставала туманная гостья из зазеркалья, не имеющая ничего общего с Мейрой. Оголенный череп разрезала жуткая пасть, издающая смех, идущий из прошлого. Смех, который странным эхом свертывал прошлое и настоящее в сюрреалистическую картину.

Он словно снова стал маленьким мальчиком, просто изменились декорации. Макс слепо шарил вокруг себя рукой, сам не понимая, что ищет и на что надеется. Понимая совершенно ясно, что предсказанное будущее, о котором когда-то вопросили двое детей, пришло, и бежать некуда. Но рука, словно сама по себе, судорожно цеплялась за реальность, выискивая в ней нечто материальное, способное помочь телу.

И тут машина взорвалась, словно почувствовав безвыходность ситуации, разрывая пространство тысячей мелких осколков, устремившихся во все стороны. Разлетающиеся стекла и куски металла разнесли вдребезги все витрины вокруг, превратив живые дышащие поверхности в мелкое крошево стеклянной пыли, опадающее на мостовую и отражающие бесстрастную Луну, мерцающую где-то высоко. Та не-жизнь, которая наполняла целое, стремительно покинула осколки, не желая связывать их с потустороньем, утягивая за собой и клубящийся туман.

Но тварь не пропала, лишь стала еще прозрачнее, а одежда превратились в клочья дыма, развевающиеся за плечами, оголив обугленное тело.

– Не-е-ет, милый мой, не-е-ет… Ты мой – неужто забыл? – тихий мерзкий шепот плыл по наливающейся лунным светом улице. – Неужели ты думаешь, что все так и кончится, братик? Не-е-ет.

– Зеркала, – прохрипел Макс. – Зеркала же разбиты, тварь… Уйди же… уйди.

– Зеркала? – захохотал призрак, стремительно превращаясь в Мейру и переходя на тонкий голос маленькой девочки, когда-то любившей его. – Зеркала… Глаза – зеркало души, малыш… Твои глаза – мои двери, мой ключик к этому миру. Макс, ты мой. Я ведь тебе сказала, братик, еще тогда, помнишь? Ты весь мой, я знаю тебя до самых кишок... – мерзко хихикнула она. – Я знаю все твои кошмары, малы-ы-ыш, – промурлыкал девчоночий голосок. – Все-все… Я ведь твое будущее, но и прошлое тоже... – голосок перетек в громовой рев. – Отныне и навсегда!

 – Прошлое, будущее, – пробормотал отрешенно Макс, вглядываясь в любимое лицо, которое хранил на задворках сознания, пусть и неосознанно, но постоянно висевшее в памяти образом красоты и нежности.

– А настоящее, а, Ур-р-род? – проскрипел он, вонзая себе в глаза две обугленные щепки со следами свежего разлома на концах.

Его хриплый крик боли перекрыл вой взвившейся смерчем твари. Смерч этот бушевал, но не двигался с места, словно потерял все ориентиры в этом мире и не знал, куда двигаться. А потом призрак разметало стремительно тающими клочьями тумана, и не осталось ничего.

Полиция и пожарные почему-то прибыли только под утро. Словно бы никто не видел пылающей машины и не слышал взрыва, разметавшего дорогие зеркальные витрины торгового центра города, к которому сходились все улицы, подобно венам и капиллярам, стекающимся к глазам. Теперь ослепшим. Как и человек, скрючившийся у остова машины и зажимающий руками рваные глазницы. Вместо глаз там выпирали щепки обугленной некогда можжевеловой палочки. Той, что он носил все эти годы на груди в небольшой ладанке, остатки которой болтались на его шее, подобно ошметкам глазных яблок на щеках.

Макса не спасли, он просто не хотел жить… Из его разбитой груди до самого конца исходило клекотание, в котором прислушивающиеся парамедики слышали одно и то же слово. Только они так и не смогли понять, какое, – то ли «зеркало», то ли «мера»… Никто так и не узнал, что же случилось в тот вечер. Как и много лет назад, в совершенно другом месте.

А витрины центра вскоре снова получили глянец зеркал, небрежно вглядывающихся в провалы стекающихся к ним улиц.