Холод.

Он пожирает листья на деревьях, сжигает, убивает… Он не  оставляет ничего.

Зачем он вернулся?

Лес сгорал. Он не умер с этим золотым пожаром. Наоборот, все как будто ожило с наступлением осени. Деревья окрасились в огненный цвет зари, трава пестрела насыщенным пурпуром опавшей листвы. Далеко в голубом небе, там, за бахромой разодранных сырым ветром ветвей, пели птицы.

Мне всегда было интересно, как птицы могут петь в полете?

Я плотнее уткнулась носом в колени. Увы, горящая яркими оттенками природа не могла меня согреть. Надо было бы найти какую-нибудь одежду… Да где ее в лесу возьмешь? Здесь только пожары листвы, которая не греет.

Я лежала на колючей траве, перепутавшейся с мелкими хвоинками и корешками, под кустом шиповника. Корявые сухие тонкие ветки бросали на меня паутину теней. Иногда с какого-то сучка глухо падала ягода, такая же сухая, но горячая той осенней болью, которая всегда ночует в лесу в эту пору.

Сколько я так пролежала, я уже не помнила. Равно как и не помнила, что было до леса, была ли я вообще. Сколько себя помню, меня все время окружали горящая золотом листва и кровь шиповника над головой. Правда, иногда еще прилетали птицы. В основном, мелкие лесные синицы и поползни, но один раз прилетел черный ворон.

Вокруг всегда  много жизни. Птицы, животные… И горящий лес.

Мне пришлось есть падающий шиповник. Ягоды хоть и выглядели спелыми, внутри были жесткими и горькими. Желуди были не лучше – они хрустели и застревали в зубах. Один раз я съела мертвого птенчика…

Но через какое-то время пришел холод. Пробирающий до костей, голодный и злой. Дни становились все короче и короче… А разноцветные огни леса стали расплываться в моих глазах.

Охотник.

Он пришел в лес на рассвете, и даже самая чуткая дичь не услышала его шагов.

Молодой, злой, черноволосый. Он шел и смеялся над природой, не замечающей его. За плечом у него висело серебряное ружье. А глаза рыскали по огненной траве, огненной листве, замораживая все своей изумрудной глубиной.

Внезапно что-то хрустнуло. Тихо, еле слышно. Охотник молниеносно развернулся на каблуках и нацелил вперед ружье.

- Кто здесь?

Девушка робко выглянула из-за ствола дерева. Ее била крупная дрожь, не столько от страха, сколько от холода. Еще бы, она же была абсолютно голой! А на улице уже почти зима!

Странной, нелюдимой она выглядела. Охотник осторожно приблизился, но незнакомка с сухим стоном отпрянула, ее огненно-рыжие волосы хлестнули по такой же огненной листве шиповника. Куст затрясся, и она упала на колени. Белая грудь тяжело поднималась, мутно-синие глаза бешено подрагивали.

- Ты кто? – грубо спросил охотник.

В ответ она лишь хрипло застонала и сжала ладони у рта. Из горла то и дело доносились хлюпающие звуки.

- Если сейчас же не ответишь, я тебя пристрелю! – разгневанно крикнул парень и ткнул дуло ружья прямо в лоб девушки. Она замерла. По ее исхудавшему лицу стекали двумя серыми полосами слезы.

- Отвечай!

От неожиданности она резко вскинула голову наверх, и их взгляды соприкоснулись. Девушка боялась даже отвернуться. Такими пронзающе колючими и холодными оказались его глаза. В лоб упиралось леденящее дуло серебряного ружья и, казалось, жизнь утекает через трещины ветвей в небе.

Ее кожа была шершавой от примерзших к ней кристалликов инея, и пальцы с длинными ногтями, когда она сжимала ими от холода плечи, оставляли на коже продолговатые темные полосы. Волосы только издалека казались огненным шелковым водопадом, а на самом деле они давно поблекли и теперь отдельными сальными прядями укутывали худое дрожащее тело.

 - О, боже… - отчаянно вздохнул охотник. От ужаса ружье затряслось, а потный палец заскользил по курку. В ее огромных глазах – единственно живых и блестящих, полных далекой неземной синевы – крохотными лазоревыми искорками вспыхивало и все сильнее разгоралось какое-то равнодушие и предельное отчаяние. «Будь что будет, это уже ничего не изменит…»

Она боялась шевельнуться, хотя ее ноги уже занемели от неудобного сидения, а пальцы на них заиндевели от холодной и мокрой листвы. Она не видела людей прежде, но знала, что ей никто и никогда не поможет.

А он и  не был человеком.

 - Почему ты здесь одна и совсем голая? – охрипшим от волнения голосом, почти умоляюще спросил он.

 - Не… знаю… - слезинки намерзли на ее потрескавшихся и кровоточащих губах, мешая говорить. – Помогите…

Она совсем упала на землю и не смогла больше подняться. На щеках появились синеватые бледные разводы – первые признаки голодной зимней простуды. Из-под налипшей на ее голое тело бурой листвы и клочков паутины виднелись выпирающие ребра – это ж сколько надо было не есть, чтобы настолько ослабнуть?!

Девушка попыталась что-то сказать, но в груди сильно и горячо сдавило, и она закашлялась, сдирая горло до крови. Спина затряслась, как при приступе, из глаз полились мутные желтые слезы…

Он не был человеком. Он был бродячим псом – сильно озлобленным на людей, чтобы быть их слугой, и еще не так сильно одичавшим, чтобы стать волком. Просто псом – раздраженным на весь мир, голодным и поглощенным той осенней, предзимней тоскою, которая обычно заставляет волков выть на луну.

Через две тяжелые недели она почти поправилась. Шел снег вперемежку с дождем. Было сыро и серо. Был ноябрь.

А на подоконнике сидела Кестрель - пустельга – он так назвал ее за отливающие шоколадным золотом рыжие волосы. Она перебирала пальцами деревянные бусинки на леске и уныло смотрела в даль – туда, где остался лес. Стекло рябило от липких капель, намокшие листья зацепились за торчащую из стены антенну и противно шевелились на ветру – как маленькие привидения погибшего дерева.

В комнате было сумрачно и тоже как-то серо, только ярким осенним огнем горели пушистые волосы Кестрель. Как пламя свечи, неровное, колышущееся, на которое всегда слетаются красивые пестрые мотыльки-самоубийцы…

Она заметно поправилась, слегка округлись – в общем, стала похожа на человека. Он же наоборот – слегка истощал, отдавая последние и без того скудные крохи ей. Но девушка все так же оставалась бледной – и не из-за перенесенной болезни, а по причине другой, ему неведомой. Как будто бы в ней вовсе не было крови – один холод…

В первые дни она его даже не замечала, только стонала от холода и боли во всем теле. Когда болезнь и первые заморозки немного поутихли, она немного пришла в себя и начала его бояться. Каждый раз, когда охотник приносил ей поесть теплого бульона или свежую грелку, она испугано жалась к стене и закрывала глаза. Девушка отказывалась принимать из его рук любую еду и помощь, только беспомощно брыкалась и прятала лицо под одеяло.

А потом… где-то через неделю… она впервые разрешила привести себя в порядок. Кестрель уже могла вставать и немного ходить, но все еще была слишком слаба, чтобы уйти насовсем. Он вымыл и расчесал ее красивые волосы, и именно тогда ему пришла в голову идея назвать ее.

Кестрель – птица-пустельга, редкая лесная гостья.

Девушка плавно спрыгнула с окна, печально оглянулась на бешеную рябь природы на улице и присела рядом с ним.

Так повторялось изо дня в день: вечером, когда становилось совсем темно и грустно, она клала голову ему на колени и закрывала глаза. А он брал в руки гитару и тихонько перебирал старые, растянутые струны.

К нему приходила осень

В отчаянно желтом платье,

И плакали рядом весны

В цветочных чужих заплатках.

А он не просил прощенья,

Не звал, завывая, осень,

Ему было внове зренье

И слух обостренный песий.

В те единственные на всю его жизнь моменты ему никогда еще не было так хорошо. Покой, который он искал долгими тяжелыми годами, появился внезапно и без предупреждения. Тогда он даже не задумывался, всячески отгонял от себя подобные мысли,  что это -  не навсегда. Только на зиму, холодную и злую, как стая бродячих псов.

Когда он успел так измениться? Всего лишь за эти две недели?

Когда снежные капли за окном сменились надрывным грохотанием тяжелых осенних градин, я не выдержала. Просто не смогла больше мириться с происходящим – ведь осень, совсем еще живая, ребенок, умирала где-то там, в одиночестве, среди когтистых лап предателей-деревьев. Совсем одна.

Я помнила, как она делила со мной свои плоды и тепло в те солнечные дни в лесу. Как мне было хорошо, даже одной под кустом шиповника. И я просто не могла простить и понять наступившего так внезапно холода, который медленно, как изощренный палач, убивал всю эту красоту.

Он сказал – это пришла зима…

Я не смогу забыть. Я не смогу жить, помня это. Я должна что-то сделать. Чтобы хотя бы облегчить страдания осени. И отомстить.

Больше всего на свете мне не хотелось поднимать голову с его колен, убирать его руку с плеча. Это было странно – так же, как тогда под кустом шиповника, сейчас я чувствовала умиротворение и блаженство.

Странный одичалый пес… что ты забыл среди людей? Почему прячешься среди них, пытаясь найти свое пристанище? Ты ведь больше не их игрушка.

Ты теперь волк.

 - Что ты делаешь? – изумленно спросил он, когда я, превозмогая свои желания, встала и направилась к двери.

 - Я ухожу в лес, - сухо и безжизненно ответила я. Не стоит объяснять, он все равно не поймет…

 - Нет, - он вскочил так резко, что я не успела ничего предпринять. Схватил меня за рукав свитера и насильно потащил назад.

 - Отпусти… - я несильно дернула руку, но он и не подумал послушаться.

 - Что ты там забыла в такую погоду? – растеряно и с каким-то глубоким ужасом закричал он. – В лесу сейчас опасно, ты можешь заблудиться и заболеть, лучше потом зимой сходим, когда выпадет снег…

 - Не будет зимы! – я испугалась. – Я не позволю ей убить осень!

Он посмотрел на меня, как на ненормальную, но я ожидала такого результата. Он больше не пес, он стал как люди. Равнодушные ко всему происходящему и не замечающие смерти у них под носом. Он больше меня не сможет понять. А я никогда не понимала его.

 - Стой! – истерически закричал он и резко дернул меня обратно в комнату, бросил на кресло и отчаянно оглянулся на дверь.

 - Я уйду…

 - Ты останешься!.. – он почти умолял, на глазах уже появились слезы. – Потом…

 - Ты не понял, - я прекрасно видела, что он все понял, но не хочет этому верить, - я не вернусь.

 - Нет!!! – он упал рядом на колени, обхватил мои ноги руками и уткнулся в них носом. – Что я буду один делать?..

 - Стань волком и приходи в лес, - спокойно ответила я. Дождь все истошнее лупил в стекла.

 - Я не могу…

Я резко встала и двинулась к двери. От неожиданности он упал и так и не поднялся, рыдая в голос и зло сжимая ножку стула. Эгоист.

Я вышла на  площадку и начала спускаться по лестнице. Когда я прошла  один пролет, меня нагнал его бешеный крик-рык, и громадная взъерошенная овчарка прыгнула на ступеньку передо мной. Псина скалила косые белые клыки, и сверлила меня полными слез и решимости карими глазами.

 - Нет, - все также ответила я и спокойно обошла животное. Овчарка зло гавкнула сзади и  зарычала еще громче, вздыбив загривок  и опустив хвост между лап. Я страшно боялась, что сейчас он набросится на меня и загрызет. Овчарка была невменяема еще больше, чем  сам охотник. В ней побеждали животные инстинкты.

 - Если ты попробуешь уйти, я убью тебя! – завопила она получеловеческим, полузвериным голосом.

Я мысленно улыбнулась и пошла дальше, не обращая больше внимания на надоедливого пса. Спустилась вниз, вышла во двор и запоздало поняла, что я в одном лишь свитере и шортах, а на ногах вообще ничего нет. Но в лесу это не главное, там меня ничто не даст в обиду.

Я перешла двор, дорогу, обогнула многоэтажки и, наконец, издалека увидела сияющие кровавым золотом сквозь серую гнилую пелену верхушки деревьев. Почувствовав мою близость, лес встрепенулся, зашевелился, затряс остатками прежнего украшения.

Может, я и сумасшедшая. Может, я только что собственноручно уничтожила свое счастье. Может быть. Но этот лес – единственное, что у меня на самом деле осталось. И он ждет меня.

Я перешла еще одну магистраль и, босая, с растрепанными и намокшими волосами, двинулась по влажному песку к первым дрожащим от нетерпения  деревьям…

Он нагнал ее у самой опушки. Она уже скинула шорты и, как есть, в одном свитере, натянутом до колен и мокром до чертиков, шла по песку с шишками и радостно, безумно улыбалась.

Это было то самое место. То самое место, где он нашел ее – больную, голую, изнеможденную до смерти. Счастливая случайность? Нет, просто он попал не в то время и не в то место, все должно было идти своим чередом, а он этому лишь помешал своим появлением.

Кестрель касалась деревьев и, не замечая охотника, что-то тихо бурчала себе под нос, но ее голос заглушал шум падающей с неба воды. Она успела исцарапать ноги и руки, и даже лицо, перемазать волосы последней в этом году смолой и испачкаться песком. Она неоднократно падала, и имела соответствующий вид.

 - Стой! – завопил он, закашлялся попавшей в горло водой и захрипел. – Стой или я в тебя выстрелю!

Она услышал а угрозу и повернулась, легконогая, печально улыбающаяся.

 - Уходи отсюда, ты можешь простудиться… - прошелестели то ли ее губы, то ли ветер в листьях.

Он замер, перепуганный, замерзший, отчаявшийся. Заблудившийся несчастный щенок, которому в жизни так и не выпало удачи.

Кестрель развернулась и молча двинулась в чащу, переплетшуюся гниющими черными паутинками веток. Охотник взвыл, он не в силах был противиться ее желанию и в то же время не мог ее отпустить. Что у него останется? Ничего…

 - Стой! – он так и не понял, как это получилось. Щелкнул затвор, вспыхнул с шуршанием намокший порох, блеснул огонек и раздался выстрел.

Девушка замерла, испугано сжала ладонями мокрую от крови дырку в свитере. По ногам на сырую землю противно закапало темно-багровым и липким.

Парень выронил ружье, жалко отступил назад. Его руки затряслись, зрачки расширились. Он не мог вдохнуть и только тихонько поскуливал, не веря. Не желая верить.

Кестрель упала на колени и сморщила лицо. Рот уже был полон соленой и горячей крови, в висках пульсировало, перед глазами все расплывалось и темнело. Она попыталась встать, но только слабо уткнулась носом в песок, как нашкодивший котенок.

А потом что-то изменилось. Он увидел, как она внезапно резко встала, одним легким движением скинула с себя свитер. Ее голое белое тело светилось в темноте, покрытое, словно сияющими серебряными пчелками, холодными каплями. На спине, чуть повыше копчика, темнело и шевелилось растущее красное пятно, такое неестественно яркое и похожее на крупный  цветок мака.

Девушка сжала ладони на животе, стягивая рваные края выходного отверстия и не позволяя крови течь так сильно. Сделала неуверенный шаг в темноту, другой, третий, и пошла уверенно, свободно. Частица этого мира, этой природы, этой осени.

 - Стой! – последний раз со слезами на глазах прошептал он, но она даже не оглянулась. Просто шла в глубь леса, с каждым шагом становясь все меньше, все больше сгибаясь и слабея…

Скоро сквозь белесые струи дождя было видно лишь маленькое светлое пятнышко, почти упавшее, собирающее последние силы для рывка.

Остатками крови рыдал дождь – это были не слезы. Это осень умирала на окровавленном песке, задыхаясь ветром и влагой.

Осень исчезала с каждым мигом, становилась все менее… живой. Людям осень больше не была нужна. Она ушла, оставив за собой кровавый дождливый след – то ли прощание, то ли прощение.

Никто этого так и не заметил, не заметил, как внезапно потемнело небо, как исчезла куда-то вся опавшая листва, а на ее месте появились робкие и злые грязные снежинки.

Это была последняя осень, отпущенная людям. За ней пришли зима, весна, лето, опять зима…Ничто не менялось, менялись только люди, теряющие возможность видеть, слышать, понимать и чувствовать.

Осень больше не придет.

Не видел он, как упала,

Как в кровь изодрала коленки…

Ему было счастья мало

В больной метушне осенней.

Ушла, не смогла оглянуться,

А он не заметил заснежья…

Казалось, не будет разлуки…

Казалось, все будет, как прежде…