Эту рукопись я нашел в кармане какого-то бородатого богача, по виду иностранца, на рынке в Сент-Маг. Потому не имею понятия, является ли написанное правдой, или плодом фантазии, за что и приношу свои глубочайшие извинения,

(не автор)

Я стукнулся головой о притолоку, и на несколько секунд потерял сознание. Очнулся уже в доме, оттого, что кто-то энергично вытряхивал меня из одежды. Я врезал ему между глаз и повернулся на другой бок, только сейчас осознав, что нахожусь в хорошо освещенной комнате.

В шаге от меня на полу сидел горячо любимый дядя Петя и потирал лоб.

– Как ты возмужал, мальчик мой, – присвистнул он, и мы обнялись. Из соседней комнаты доносились крики. Дядя смущенно развел руками. – Ну, ты уже большой, сам должен соображать, – но, поскольку я ни чего не понимал, он достал из-за манжета вату, и заботливо запихнул ее мне в уши, предварительно пробормотав что-то о жене, «которая там опять рожа­ет». Мы посидели еще какое-то время, разделив наше одиночество со стройненькой бутылочкой «Фэнтези» время от времени перебрасываясь записками, в основном об успехах в школе. Неожиданно вопли, должно быть, прекратились, потому что, чудом появившийся дедушка, дал сигнал вынимать вату.

– Ну что, не ожидал такого бурного приветствия? – засмеялся дядя. Он мне нравился.

– Встреча что надо, – кивнул я на бутылку, одновременно коснувшись припухшей шишки. Все рассмеялись.

 – Эндрю, дорогой, пойдем, я покажу тебе твою комнату, а позже ты познакомится с тетей, ты ведь не знаком с Клавдией, нет? – Он лихо подхватил мои вещи, и через минуту мы были в маленькой, но очень хоро­шенькой комнатке с цветочками и розовыми куколками в платьях времен Джульетты Капулетти,

 – Не удивляйся, это бывшая комната моей сестренки, мы оставили здесь все, как было, но если ты возражаешь, я уберу все это.

 – Нет, нет, – остановил его я.

 – Ну, как хочешь, понимаешь, я все жду, что в один из дней, она станет прежней, войдет в эту комнату, и все встанет, наконец, на свои места. Этих кукол я привозил ей из всех стран где только довелось бывать, они с музыкой, нижним бельем, вот эта плачет настоящими слезами, а эта знает всего Овидия. После того как Ксения сошла с ума, я не могу позволить, что бы она жила в этой комнате, и играла с куклами, видишь ли, она стала такой, такой неаккуратной, – дядя мах­нул рукой.

 – А где сейчас ваша сестра?

 – Как где? Здесь.

 – В доме?

 – Не хочешь ли ты сказать, что я должен был поместить ее – бедняж­ку в лечебницу? Фи. Она здесь. И потом Ксения не опасна, просто повторяет иногда стихи из Гамлета (она играла в любительском теат­ре), ты их увидишь, в память о сестре, я поселил актеров здесь же в доме, на первом этаже, правда здорово? Так что она и сейчас тоже… ты понимаешь, гуманность и все такое.

 Кстати Клавдия поигрывает с ними, вообще это ее идея. Ну ладно, что это мы тут стоим? Распо­лагайся, ночью лучше запирать, и ни чему не удивляйся, вот мой совет, актеры, они же не от мира сего, ты уже взрослый, должен разбираться, а вообще вот тебе пистолет, так, может, пригодится, только умоляю, не попади в Ксению и вообще с женщинами поаккурат­ней, короля тоже не нужно трогать (он наполовину иностранец, мо­гут быть осложнения). Но вот если увидишь людей в военной форме, стреляй, за каждого я буду давать тебе по золотой монете, за офицера две. Всё.

 – Но дядя!

 – Молчи, молчи и слушай, ночью лучше спать, место тут больно неспокойное, или пойдем в клуб, я каждый вечер, у тебя есть день­ги?

 ^– Да.

 – Давай их сюда, а то этим военным нельзя доверять, и не слушай деда, и вообще никого, – он энергично распихивал мои сбережения по карманам, – Лучше напейся и спи. Хорошим мальчикам снятся сны. Спишь на новом месте, приснись жених невесте, то есть наобо­рот, Ну пока. – Дядя скатился с лестницы, споткнувшись о чью то шпагу, громко выругался, и побежал дальше.

Ночь, дом не спит. Этот большой дом, странный мир живет своей жизнью, скрипят ступеньки, время от времени доносятся женс­кие крики, в полночь под окном стреляли, я побоялся выглянуть. Внизу гремят бутылками, всем не спится. Вышел в гостиную, дед все еще был там, курил у камина,

 – Не можешь заснуть?

 – И вы.

 – Я привык, в этом доме все не как у людей, – старик постучал трубкой по решетке камина. С тех пор как спятила Ксения, в доме все вверх дном. Знаешь, она была такая лапочка, платье такое... ну такое... и не оказать, добрая, ласковая, бывало возьмешь ее вот так, вот так, голубку. Ну, я солдат, схватываешь а?.. А сейчас, – старик махнул рукой. – Театр, говорил от театра все беды, не верили, влюбилась, дело обыкновенное, в ее то возрасте. А тут поблед­нела лапочка, глаза ввалились ходит, ходит, прошлой ночью вот как раз в этом кресле сидела. Я, говорит, ребеночка ищу, потеряла. И смотрит жалостливо так, за сердце берет. Я бы этих актеров вешал бы, ей богу, по закону военного времени... А Петр их в дом пустил дурак, а теперь сам мучается, жену к ним ревнует, сестру. А как же, за всем не углядишь.

 – Простите, вы сказали, она ищет ребенка?

 – Ну да, каждую ночь. А я вот как скажу, актерам не доверяю, и если зять с дочкой бесятся, их в дом тащат, то я тоже не дурак. Свой родной полк третий стрелковый, маскировочный ввел для порядка. Како­во? А то житья нет.

 По соседству снова заорала женщина, молодая, пухленькая девица в платье кармелитки пробежала мимо. Хлопнула дверь. Послышался оживленный шепот.

 – Ты сынок не стесняйся, если убить, кого приспичит, – подмигнул дед, – я всегда рядом, – Хочешь гранату, лучше связочку, тогда и концы в воду, разметет в лучшем виде.

 Я наотрез отказался.

 -…Тогда, может, с Клавдией поздороваешься, а то не порядок, сколько времени уже в доме, а с хозяйкой ни пол словечка.

 – Он толкнул меня в запретную комнату, куда за минуту до меня вбежала кармелитка.

 Между схватками роженица взахлеб читала Канта, кармелитка била в барабан, или бросала цветы. Несколько десятков свечей создавали иллюзию праздника, по всему полу были разбросаны исписанные и исчирканные листки.

В замешательстве я попятился, сбив с ног хихикающего деда, и вылетел на лестницу, как раз когда на улице закричали об убийстве Цезаря.

Утром принесли дядю, и он проспал до вечера, я тоже валялся на балконе весь день как дурак, радуясь солнечному свету. К восьми часам, однако, пришлось сойти в мрачный дом, и натолкнуться на деда с подносом в руках. Он подмигнул мне, и побежал по своим делам, распространяя в пространстве густой запах мышьяка.

Горничная накрыла на стол, и я ни как не мог понять завтрак это, обед или ужин. Неожиданно в просвете окна показалась женская фигурка. Я пожалел, что не зажег свечей, потому что теперь не видел ее лица.

 – Здравствуй, – прошептала она, – вы не видели моего сына, только что он играл здесь с лучом света, а теперь его нет. – Это была она. – Вот вам колокольчик. Позвоните в него, когда увидите призрака, а если встретите моего сына дайте ему яблоко и скажите мне, ладно. – Она удалялась, словно наполнялась пустотой, и вскоре её место заняла кармелитка. – Вы не поможете мне, сударь, госпожа уже не знает чего хочет.

 – Что нужно делать? – я дотронулся до кармелитки, потому что мог принять ее за дух. Она вздрогнула, – цветы бы убрать, они отдали жизни во имя красоты, и все прочее... убрать…

 Я пошел за ней, смеркалось, но в доме еще не зажигали свечей, как люди, особенно ценящие пограничные состояния света.

На, краешке огромной кровати свернулась ракушкой Клавдия, уличный фонарь золотил шторы. Кармелитка указала на причудливо скрюченные стебли цветов, похожие на тела актеров в сцене смерти «Королевы бабочек». Взгляд мой скользнул на пол и, о, ужас, встретил­ся с остекленевшим взглядом мертвеца. Я застыл, не в силах сопротив­ляться магии увиденного.

– Вы смотрите на Ситраэна, – услышал я голос кармелитки, – его тоже следует вынести куда подальше. Да не дрожите вы, госпожа считает, что если уж в этой комнате должен поя­виться новый человек, кому-то придется умереть. Для равновесия.

 Девушка сортировала цветы, живые направо, мертвые налево. – Да не подумайте только, что кто-нибудь из нас убийца. Боже сохрани! Это старик держит его в красной гостиной. Он же коллекционер, пони­маете. Вот мы и одолжили экспонат, пока он господ актеров травит.

 – Травит?!

 – Да нет, это раньше голодный артист на чашечку кофе и булочку ло­вился, а теперь хозяева их кормят до отвала, так что старику ничего не добиться. Ну-ка, помогите мне, – кармелитка привычно взяла покой­ника за плечи, и я, вот уж не думал, что это так просто, поднял его за ноги. Он был легче, чем я думал, и мы с ним быстро справились.

 – Только никому не говорите, что вы его здесь видели.

 Когда мы вернулись в комнату, Клавдия уже сидела на кровати, свесив ножки в мягких тапочках. – Привет Эндрю, – пропела она, – немного Шампанского? – С этими словами она поцеловала меня в лоб, губы и оба глаза.

 – «Во имя отца и сына и святого духа», – звонко перевела кармелитка. – Ну, как ты находишь дядю, не правда ли ничтожество, но все Веренские с приветом, не то, что твой отец, ой, какая же я глупая, я же еще не выразила сожаления.

 – Нет, что вы, не надо.

 – Почему же, я прекрасно знала Себастьяна. Я переехала в Сент-Маг, когда тебе было два месяца, ты мирно спал весь в ленточках и блестя­щих штучках, которые разбрызгивали солнечные лучики, а твоя мама, вся в белом, готовилась к спектаклю.

 – Я совсем не помню маму.

 – Конечно, вот глупый! Ведь в год отец увез тебя от сюда, а до, этого времени дети ничего не помнят. Как он жил после, женился, нет? Такой славный.

 – Нет, папа не женился... официально не женился… – Клавдия тепло прижалась к моим губам, — Ничего, теперь ты с нами. Конечно, твой дядя не подарок, но и его можно понять, ты видел ее – Ксению?

 – Да. Но я ничего не понял.

 – Милый Эндрю, кто же это может понять, да еще вот так с разу, ты еще очень юн. Я представляю, смерь отца, переезд, этот дом... Сестра твоего дяди, она единственная счастлива здесь. Сначала она играла на сцене, теперь в жизни, ей богу я даже завидую, такой сладкий, такой яркий сон почти без пробуждений. Ей повезло, она живет в замках, любит принцев и королей, раз в день, правда, исполняет роль заурядной сумасшедшей, Ах, это так мало, так мало, – каштановые волосы Клавдии скользнули по моим плечам, и я заметил, что все моя одежда скомкана, и разбросана по живым цветам, вместе с тенями и силуэтами актеров в сцене смерти «Королевы бабочек».

Утренний туман обвисал с лестниц, струился из окон изменяясь и окрашиваясь в блеске цветных витражей, падал, обвивая и увлекая за собой бедную Ксению. В нарочито замедленном темпе грохотала, кувыркаясь на ступенях, корона, выбирая при этом такой угол падения, что бы аккуратно вписаться в коробку реквизитора. Несколько солдат третьего стрелкового тянули пушку и захваченные в бою кольчуги. Спектакль стекал под громкие рукоплескания клена. Я лег спать задолго до того, как яркий, солнечный паяц отменил магию и поэзию сумерек.

У дяди видимо закончились мои деньги, потому что он сумрачный и злой. С вечера где-то плакал ребенок, но я его так и не нашел. Кармелитка поведала, что это сын Клавдии, родившийся в прош­лом году. Мать и прислуга прятали его еженощно, перенося из комнаты, в комнату, опасаясь сумасшедшей, но та все-таки выследила его и унесла.

– Боже мой, и вы ни чего не предприняли?! – вырвалось у меня.

 – Это дело семейное, и потом Ксения постоянно ворует ребенка, и ни разу ничего плохого не случалось, ведь она думает, что это ее дитя, а своему сынишке зла не желают. Так что две-три ночи, и мы обнаружим маленького Артура.

 Я отыскал комнату деда, и выбросил весь яд. Теперь дышать стало значительно легче. Ричард Ш считает, что все зло от старика, не надо было вводить в дом армию, но, зато он доставляет отраву во все царственные дома, по его словам, кровь Яго уже кипит от яда и того и гляди, вырвется и потопит все вокруг. О Клавдии король как раз самого лучшего мнения, он, например, считает, что ее роды скорее метафизического свойства и повлекут за собой новое направление в разви­тии сюжета.

Старик действительно псих. Он подкараулил нас с Ричардом и выругал на чем свет стоит, вообще он считает, что труп из его кол­лекции воруют именно актеры – используя его почти во всех спектаклях. Что разумеется правда.

Этой ночью дедушка не мог никого отра­вить и потому делился воспоминаниями, о том времени, когда Петр и Ксения были детьми, и резвились в парке у озер.  Оказывается дядя на целых десять лет старце своей сестры, но это не мешало им стать большими друзьями, в доме всегда было множество гостей.

Я спросил, почему Ксения считает, что потеряла ребенка, и дед объяснил, что ее соблазнил актер театра, где она играла, и в четырнадцать лет она роди­ла мальчика, но что с ним стало, старик не говорил. Брат, видимо, считая себя в какой-то степени виновным, пригласил театр, что бы наполнить жизнь бедняжки. Я спрашивал еще о своей матери, но дед повторил то, что я уже услышал от тети. Я уже начал скучать, когда явилась кармелитка и сообщила, что ребенка нашли, и водворили в покои Екатерины Медичи.

Клавдия уже не кричит, она стонет от восторга, так как горничная притащила ей под юбкой изрядно потрепанного Вольтера. И я ей стал временно не интересен, меж тем как я горю и необъяснимо краснею каждый раз, когда раздаются шаги на лестнице. А вот Ксению мне жалко, тем более что я думаю, что если ей вернуть ребенка может порядок в этом доме и восстановится. Во всяком случае, я знаю, что Ксения имела ребенка, в доме есть годовалый малыш, то, что это не сын моего дяди, догадаться не сложно – он же не принимал участия в поисках, и Клавдия, разве станет так вести себя мать?

Для начала я обследовал кабинет дяди, правда безрезультатно, но может, я ошибся, ища только ребенка, нужны письменные подтверждения, доку­менты.

Внизу ждала Ксения, безумная тянула ко мне свои тонкие руки и шептала – мой мальчик, мой мальчик… – я мысленно поклялся себе, вернуть ей ребенка, и пошел к старику. Тот сидел в своем обычном кресле, можно было подумать, что он вообще не передвигается. (Мож­но было бы, не знай я обратное).

 – Дедушка, – начал я как можно проще.

 – Что, нужно кого-нибудь убить? – оживился он.

 – Нет, не то, – разговор явно уходил в другую сторону, и я решил пойти напрямую, – дедушка у Ксении действительно был ребенок?

 – Да. Я же тебе говорил. – Он удивленно уставился на меня, словно хотел сказать «ба, какой ранний склероз»!

 – Скажи мне, он жив?

 – Ну, раз его нет в семейном склепе господ Веренских, значит жив.

 – Что значит, нет? По-твоему всех Веренских хоронят здесь, а как же те, что умирают в дальних странах?

 – А море на что? Вот когда Ксения топилась, волны несли ее как невесту всю в белом, а глянули – жива. Все там. Я эту семейку лет сто знаю. Но малыша там нет, это точно. И не ищи, чего нет, того нет.

Новый поворотец истории на секунду сбил меня с мысли, но я уже привык к дедушкиным штучкам, и не растерялся. – Прости, он здесь?

 – А то где же? В жизни не видел, что бы Веренский надолго покидая этот дом.

Я чуть не ошалел от радости.

– Это правда, ты меня не разыгрываешь?

 – Да что б мне провалится! – дед хлопал себя по колонкам и смеял­ся.

 – Боже мой, да это же, я сам не знаю, ну ты понимаешь это развяз­ка, конец истории!

 – Вот слова настоящего мужчины, я тоже говорю – кончать с этим надо, пока тебя не было, я один с ними воевал, оборону держал, значит, теперь мы вместе и вот что, для начала объявим всеобщую мобилизацию по городу, соседи тоже помогут.

 – Нет не то, не надо никого, мы сами, потихоньку.

 – И то верно, внучек, соберем оставшиеся силы. Они у меня все люди проверенные боями и походами, дом как тараканы знают, а те­бе я пулемет дам. Где наша не пропадала!

Отчаявшись разубедить деда, я пересыпал в кулек патроны, и тихо ушел, предоставляя пустой комнате в который раз выслуши­вать план наступления.

Ксения ждала под дверью, я обнял ее, хотел как-то успокоить, но добился только того, что она расплакалась, размазывая слезы по набеленному лицу. И, что, интересно, ее глаза не были глазами сумасшедшей, скорее в них читалась какая те потрясающая тоска и ожидание, я попытался высвободится.

– Не уходи, – прошептала, она, не оставляй меня одну Себастьян, – это было имя моего отца, но как же иначе, ведь отец жил здесь в этом доме с моей матерью, а значит мог знать и ее сестру.

 – Не оставляй меня больше милый. Я не вынесу.

 – Нет, что ты, – пробормотал я, не зная как отделаться.

 – Вот и хорошо, ты будишь жить в моей комнате. Обещаешь?

 – Да, конечно.

 – Вот и славненько, – она запрыгала, хлопая в ладоши. – Я так рада. У нас сейчас спектакль, я дам тебе контрамарку, – лицо ее сделалось по-детски серьезным, она положила мне на ладонь крохотную куколку. Видимо последнее, что ей осталось из коллекции. – После спектакля, я хочу, что бы ты мне обо всем рассказал. Нет, не сжимай пальцы – ведь это наш сын! – Ксения вздрогнула, и медленно вращаясь, исчезла в стене (наверное, там была замаскированная дверь). Я остановился, размышляя, сколько ей лет, двадцать пять – двадцать семь, не умею догадываться, в мои четырнадцать все женщины красивы, так папа говорил, но еще он добавлял, что у настоящей леди все должно быть при ней – туфельки, манеры, прическа, и все такое. Нормальную любовницу нужно выводить в общество, на балы и в театры, и что б все мужики тебе завидовали. Так жил мой отец, так буду жить я. Однажды, когда мне было семь лет, отец привел в дом свою новую пассию, вот это была, доложу я вам дама!

 «Если женщина чем-либо скомпрометировала себя, для меня она умерла». Говорил, бывало, папа. И еще он рассказывал о мамином брате, который же­нился на актрисе и красавице. Я попытался вспомнить, не говорил ли он что-нибудь о Ксении, но, увы, ничего не припоминалось, отец вообще никогда не упоминал, что у мамы была сестра, а дядя, так тот к нам часто наведывался, я его любил, хотя имей я подобную сестрен­ку, вряд ли бы стал распространяться об этом всему свету. Мне вдруг стало стыдно и неприятно, что я только что думал о Ксении, как о своей женщине. Бред.

 Я подошел к стене, в которой исчезла ненормальная. Прочная, холодная, грубо сложенная из кирпичей она не сочеталась со всем остальным убранством, словно была выдернута из средневековья. Бегло поискав глазами, рычаг или ручку, открывающую проход, я решил вернуться сюда днем.

 Лунный свет проникал в дом плотной, почти ощутимой пеленой, снизу доносились вопли Клавдии, сочно сдобренные выдержками из Канта. Я облокотился спиной о стену, захотелось потеряться, забыться здесь навсегда, вверх по лестнице слышались тяжелые шаги, по характерному звуку которых и сопутствующему шепоту, я догадался, что несут усопшего и сто против одного, что это актеры снаряжают драгоценный труп для сегодняшнего зрелища. Я вжался еще сильнее, мечтая, что бы меня не заметили, и тут же натолкнулся на чье-то лицо. От неожиданности я вскрикнул и отпрыгнул в сторону, вдруг пригрезилось, что мертвец мог идти на спектакль своим ходом.

 – Себастьян, ты еще не готов? – Ксения надела мне на голову серебряный венок.

 – К чему?

 – Вот смешно, к чему, к спектаклю, вот-вот поднимут занавес.

 – Но я не буду играть!

 – Нет будешь! – Ксения недовольно топнула ножкой. – Будешь! Будешь!

 На мгновение мне показалось, что она перебудет весь дом.

 – Ну, хорошо, хорошо, только не ори. – Она рассмеялась и потянула меня в кромешную тьму. Какое-то время мы бежали по темным коридорам, мимо тускло освещенных комнат, Бог ведает, каким образом, не сбивая мебели, и, наконец, выско­чили на освещенную свечами сцену, на которой уже сидел Ричард Ш грустно покуривая самосад.

 – Вот уж не ожидал, – усмехнулся он.

 – А я-то как не ожидал, – развел руками. Только сейчас почувствовав, что избавился, наконец, от мертвой хватки кретинки.

 – Не хотите ли сбежать? – Ловко перехватил он мой взгляд.

 – Мечтаю.

 – И вы сможете обидеть ее? Она же блаженная. Грех.

 – Но поймите меня, играть – что? Да я никогда не играл, я вообще сыт по горло театральщиной, с детства знаете ли.

 Он снова улыбнулся.

 – И потом, что играть, у вас есть текст, сценарий? Мне, правда, очень жаль...

 – Зато она все знает, – король сплюнул, и снова затянулся, – даже противно.

 – И потом я рад бы помочь, но как?

 – Не обижайте ее, говорите от себя все, что в голову взбредет. Можно не по тексту. Так даже интересней. Не бойтесь, у вас получится, я слышал, она называет вас Себастьяном. Вот вам и персонаж. Ксения прекрасно знала вашего папеньку, у нас, его все любили, может вам удастся убедить ее в том, что вы ее друг из прошлого, и направить события по другому руслу. Заманчиво, не правда ли? Вы питаете к ней чувства?

 – Что? Какие?

 – Ну, родственные, скажем.

 – Да, наверное.

 – Хорошо, Вы согласны попробовать?

 Мимо сцены прошли несколько особ в птичьих масках, за ними в замедленной пластике следовали персонажи в униформе.

 – Я согласен.

 Ксения вся в лилиях, мокрая и дрожащая обняла меня за плечи.

 – Ты согласен, значит, мы все-таки поженимся. Правда?

 – Да… – Выдавил я, – с платья ручьями стекала вода. Я увлек ее в сторону гардероба, в надежде раздобыть сухую одежду.

 – Какой ты милый, – шептала она, когда я снимал с нее платье.

 – Черт, только не хватало, что бы нас застали здесь в такой момент. Я брезгливо оттолкнул се, она упала на сундук и захихикала.

 Я выбрал ей платье красное как кровь, подал его, и тут же понял, что она никогда не сможет сама одеться. Потом следовали чулки, с ними я справился быстро, но они предательски съежились, словно сморщились от смеха. Не хватало пояса, и я подумал, что теперь придется снимать с нее платье. Корсет жал, и Ксения визжала или хохотала. Я выбился из сил, и никакой помощи, хоть бы кто-нибудь заткнул ее, наконец, зашну­рованную, взнузданную я бросил Ксенью на груду военной формы и с силой натягивая перчатки до локтя, с ними пришлось повозиться, все время мешали лишние пальцы, но считать их, не было ни времени, ни сил. Я вновь напялил отвратительнее платье, припечатал шляпу с пером, для надеж­ности защелкнул браслеты и окольцевал это чудо, когда заметил вдруг, что изо рта Ксении торчит мокрая лилия.

Не помню, как я добрался до своей комнаты. Все текло и кружилось, оставляя в пространстве гирлянды собственных отражений. С грохотом выдернул из-под кровати чемодан, и побросал в него захва­ченные из дома книги, со стен попадали сразу же несколько куколок, я кинулся поднимать их, но от резкого толчка посыпались остальные. В результате я распинал их ногами по углам, но тут пропал чемодан. Оглянулся и увидел Ксению сидящую на нем, с таким видом, словно она ожидала, что и ей придется упаковываться вместе с чужой мудростью. Большое черное перо на ее шляпе сломалось, и болталось теперь как кошачий хвост, в перчатках просвечивали пустые пальцы, на ногах не хватало одной туфли.

 Я с силой рванул чемодан, и книги с невообразимым шумом посыпались на пол. Ксения, мурлыча себе что-то под нос, перебиралась в пустой чемодан.

Я встал, не соображая, что теперь делать.

«Нет, она никогда не станет светской леди, явись я с ней меня же засмеют»! Внизу грохнула пушка, со звоном посыпались декорации «Тысяча и одной ночи». Ксения, стянув перчатки, растирала мне виски.

– Ты уже собрался, милый. Я хочу, что бы ты выслушал меня спокойно. Я не могу ехать с тобой, не спрашивай почему. Просто я так решила. Но наш сын, – в голосе послы­шался ливень. – Ты заберешь его. Прошу тебя, унеси от этого дома, от Сент-Мага, от моря, что в сговоре с семейным склепом. Пожалуйста... люби его за нас двоих... люби его...

 Я выскочил на улицу, легкий ночной воздух был насквозь пропи­тан звездами, я бежал, бежал, махая пустыми руками, а в ушах моих все звучало:

 – Люби его, люби нашего сына, нашего Эндрю. Люби его, люби!..