Меня били, колотили, как большого борова.

Всей деревней завалили ох, досталось здорово!

 Как на острове Буяне мужики дрались граблями,

До того они хлестались – без граблей своих остались.

Девки больше не дают всем парням бездельникам.

К ним приехал массовик с во-о-от таким затейником!

Недолго мне осталось.  Нутром чую. Кости, вот, и те скрипеть стали, окаянные.  Чудится стало разное. Давеча нечистый померещился. Мимо дверей прошмыгнул серой тенью, аж горло сдавило от страха. А мож не страх это был вовсе… Мож старость о себе знать дает. Гоню ее проклятую прочь, а она, словно тот нечистый, из темени крадется, да когтистой лапой за сердце трогает.

 А в тот раз я за ним все же вышел, разбудил всех криком своим, да зазря. Насмешки получил вместо благодарности, да девок смешливые взгляды в спину. Деревушка наша ветхая совсем стала. Хотя зря я словечко такое к ней присовокупил. Заброшенная скорей. Одни бабы да я, Петр Кузьмич. Первый парень на дворе и последний покамест. А девки разные вокруг. Младые - глупые, старые - и тех мудростью Бог не наградил, ворчание одно да зудеж. Курицы, едрит их! Но я всех попробовать успел, всем гузку пообщиповал за эти годы. И сдавать позиции не собираюсь. Правда, после встречи с нечистым интерес на время пропал к этому делу. На то, видимо, он и нечистый, чтобы нагадить, да шибануть по главной артерии мужской.

Бабы раздражать стали. Бывало, схватишь невинную цесарку за перья и дерешь за милую душу. А крику то крику сколько. Бабы они же мастаки до кокетства. Тронешь – орут, не трогаешь – еще пуще пилят. Это разве ж не бабьи хитрости, чтобы нас мужиков привлечь? Мне, аккурат, такие и по нраву, что орут погромче да позаливистее. Насладишься телом младым, из рук выпустишь, и бежит прочь, словно паром ее ошпарили, голосит не переставая. А подружки то, подружки ее вместе соберутся, и давай мои косточки перемывать, да соседке своей громко завидовать. Тьфу, дуры, прости Господи!

Что было - то было, долгое время не тянуло меня на подвиги. Кудахтанье баб до сих пор свербит в суставах пуще неволи. Люблю, к слову сказать, девок сластями заманивать. Встаешь так в тени и бурчишь под нос неразборчиво, сласти перебираешь, причмокиваешь. Глядишь одна, и попадется, подойдет будто нехотя, а сама на сласти смотрит. Для виду за щеку положишь угощенье, глаза закатишь, дабы довольство свое показать. Так она от любопытства к вкусу этому -сама в руки попадается. Сладка любовь, прости Господи!

Я вот тут все о нечистом да о Боге поминаю. За жизнь свою всех видал. Темные силы, знамо, по ночам любят шастать. А светлые - с солнцем, да вместе с нами встают. Я вот так понимаю: не простое это дело за миром следить, чтоб любая душа развивалась и здравствовала. Вовремя к рождению подтолкнуть, а кого и ко смерти… Дай Бог, обо мне подольше не вспомнит. Не готов я еще уходить, да и двор на кого оставить? Не на кого…

Петр Кузьмич – он еще ого-го! Тот еще боец, да по девкам ходец. А куда ж деваться то? По- другому и не умеем. Да и не нужно уметь то. Не дали нам знание иное. А чего это я перед тобой распинаюсь, да о жизни своей рассказываю?  До рассвета далеко еще, есть время языком почесать. Ты вот тоже, Господом в деревню нашу подкинутый. Без слез не взглянешь. Одним словом – иноморец. Одежка какая-то чудная, не наша словом… Щуплый весь. Ты хоть понимаешь о чем толкую то тебе? Что киваешь? Думаешь мне охота лясы с тобой точить? Да, видимо, охота есть эта…  раз рассказываю.

Сам то в Бога веришь? Я верю… а как не верить? Он и пищу дает, и питье. Не без нашей помощи конечно… А за просто так и я бы не дал. Частенько говорит он со мной. Что смотришь? Глаза бы твои наглые закрыть, чтоб не жарили… Не раз, говорю, сидели рядом с ним и по душам… Жаль, только Господь меня не слышит. Или вид такой делает.

Одно не пойму, зачем тебя то нам послали? Неужто провинились чем…  Хотя зря я на всех думаю. Скорее я службу служить стал спустя рукава, вот они и осерчали. А бабы то, бабы как наши обрадовались. Иноморца то никогда, знать, не видывали. Да, что там говорить, и я ни разу такой одежки не видал. С каких краев будешь? С Японии? Не слыхал… А деревня как зовется? Шамо? Нет, не слыхал… Далече видимо. 

Господь наш странные дела творит. По секрету тебе скажу, боится он… Нечистого боится.  Я это в тот день понял. Встречаться с ним лицом к лицу не желает.  И еще я понял, что помогать ему должен в этом. Ибо слеп Господь. Нечистого не дано ему видеть, только мне. Что испугался? Брось… Какой из меня еретик. Я акромя деревни нашей и не видел ничего. Но приобретенным знанием дорожить буду до самой смерти. А сколько мне отпущено, только он и знает. Видал жизнь какая штука странная – у каждого знание свое.

Куда смотришь иноморец? Ты на баб не зыркай, напрасно… Хоть ты и в кафтане ярком, но трогать их не дам. Не скоро еще жила моя опадет, не дождешься. Я б на месте твоем в закутке схоронился,  ближе к рассвету. Ибо первые лучи - во мне зверя будят. Мало того, что ору дурным голосом, так еще и лиходействую. Не попал бы под руку случаем.

Сколько себя помню, отродясь мужиков в деревне нашей не было. Господь отбор делал, всех к себе прибирал с младенчества. Так и живем душа в душу: я, бабы и он…

Что смеешься? Думаешь, раз тебя подкинул – изменится что? Поживем, увидим… Ты ведь первую ночь здесь… Глядишь и последнюю.

Нечистый, чую, рядом ходит - опять сердце царапнуло. Да и разговорился я не к добру, никогда со мной подобного не бывало. Скоро лучи солнца по земле скрести будут.

Эх! Отродясь со мной такого не было, словно помолодел за ночь. Что молчишь то? Глаза б мои тебя не видели в кафтане этом. Как же ты в нем стужу переживешь? А до нее рукой подать. Два понедельника и лужи стынуть будут. Я ведь погоду лучше вертушки этой чую. Видишь, ветер ее не крутит и сверчки молчат. Благодать. Счас выйду на окраину и заголосю во всю глотку. Кости разомну, потянусь к лучам. Люблю, когда день занимается. Займется ладно и пойдет неплохо.

А ты куда? Иноморец, стой, кому говорю! Млад еще вперед меня выходить. Супротив что имеешь? Чтож… пойдем, покажу тебе кто здесь хозяин. Что значит – не понял зачем махаться будем? Потому что надо так, хозяина все должны знать.

Сердце вот только нечистый царапает, как думаешь к беде это? Зря ты Петра Кузьмича внимательно не слушал, может и ответил бы что дельное. А теперь отойди, я первым выйду…

* **

- Вань, ты деду отправил что хотел? - услышал я Ленкин голос сквозь шум воды.

- Отправил,  вчера еще сосед отвез, - прокричал в ответ и убавил напор, откинувшись назад: «Ух…Хорошо!» Теплая вода обволакивала тело, поднимаясь все выше и выше.

- Ты там надолго? – вновь крик в запертую дверь и легкое постукивание пальчиков.

- Лен, ну раз в месяц могу я расслабиться! – закрываю глаза и опускаю руки в воду, вытягивая их вдоль тела.

- А выезжать когда будем? – жена не унималась.

- Будем, - буркнул я и пошевелил пальцами, разгоняя мыльную пену.

- А когда? – Ленка еще раз дернула дверь.

- Когда выйду, тогда и поедим, - вздохнул я и потянулся за мочалкой.

- А я когда собираться буду? – голос супруги, наполненный возмущением, внедрялся в мозг.

- А что ты до этого делала в ванной целый час?

- Просыпалась… Вань, впусти меня, - ласково поскребла ногтями по двери и подергала ручку.

- Зачем это? – в очередной раз вздыхаю и встаю, чтобы дотянуться до щеколды - отодвигаю ее влево. Ленка врывается внутрь и целует меня в подбородок:

- Ты мойся, мойся. Я пока волосы завью, - достает пыточную машину для волос.

- Ленк, а зачем в деревню марафет наводить? Объясни мне недалекому, - спускаю воду, та с шумом бежит по трубам. Жена, не удостоив меня взглядом, включает фен. Прибор же в свою очередь издает такой рев, что я поспешно покидаю поле битвы.

Ехать нам сегодня к Ленкиным прародителям, дед с бабкой живут в Курской области, и дорога в ту сторону не отличается хорошим качеством. Мало того, что придется трястись по ухабам, пылью русских дорог дышать, так еще и душ нормальный потом не примешь. Баню я не переваривал органически.

Выехали мы только к обеду. Ленка разоделась как на курорт: ярко, воздушно и чрезмерно, на мой вкус, минималистично. Запах ее духов пропитал салон машины моментально и настроение от этого не улучшилось.

* * *

- Баб Мань, а дед то где? – обнимая спустя три часа Ленкину родственницу, пробормотал я. Обычно Иваныч первым встречал нас у калитки. Смахивал набежавшую слезу и принимался ласково постукивать мозолистыми ладонями по спинам.

- Где…где.  Кузьмича хоронит… - бабка сплюнула на землю и, развернувшись к нам спиной, поковыляла к дому. Ленка всплеснула руками и кинулась вслед.

- Ба… А что с Кузьмичем то? – услышал я взволнованный голос жены и с силой захлопнул дверь нашего авто. Петр Кузьмич – любимец всего семейства. Теперь охов, ахов на неделю хватит.

- Баб Мань, - крикнул я и быстро догнал переваливающуюся с ноги на ногу старушку: - Что с Петром случилось?

- Что…что, - баба Маня остановилась и зло посмотрела снизу вверх: - Будто не знаешь? Демон твой его задрал…

Ленка опять всплеснула руками и процедила сквозь зубы:

- Вань, ты что им японца послал?

- Так договорились вроде бы породу разводить? – я беззащитно развел руками и отступил от разъяренных женщин на шаг назад.

- Но не бойцовую же! – Ленка громко взвизгнула и, подхватив бабку под руку, потащила упирающуюся старушку в дом. Но Баба Маня успела напоследок сплюнуть мне в ноги. «Ну, конечно, теперь я во всем виноват!»

- Так я ж Иванычу по телефону сказал их вместе не сажать! – крикнул я вдогонку.

«Тоже мне, нашли о ком плакать… Суп сварить из него надо было! Так нет…хоронить решили. Никогда этого не понимал, и понимать не собираюсь!»

* * *

Иваныч пришел через час, на улице уже стемнело. Сел на завалинке, достал сигаретку и прикурил не спеша. Я присел рядом и тоже закурил, так и сидели вдвоем, молча, каждый о своем думая. Наконец Иваныч пробормотал, не меня не глядя:

- Жаль петуха… Хороший был.

- Знамо дело, что жаль. Только зачем ты Демона с ним посадил? Я же предупреждал…

- Тык… - дед замялся: - Петя то у нас хозяин, не мог я без его ведома гостей пущать.

- Так Демон же бойцовый петух… - я затушил сигарету о землю: - Петру то уже лет сколько… А японец молодой зверь, я его знаешь за какие бабки брал…Эх.

- И знать не хочу! Забирай ирода этого обратно откель брал! – неожиданно рассвирепел дед: - Имя кто ему это придумал?

- В родословной… - начал оправдываться я.

- Плевать на родословную эту, - Иваныч неожиданно заплакал. - Осиротел двор без Петра…

Мне стало жаль старика, для него этот облезлый петух значил очень много. Но поддаваться эмоциям, когда под угрозой был едва начавшийся развиваться бизнес – было неуместно. Я протянул деду пачку «Мальборо»:

- Слышь, Андрей Иванович… Хочешь мы Петру крест поставим, - стараясь быть серьезным произнес  я. - Ты ж говорил он у тебя почти святым был.

Дед отер лицо рукавов, оттолкнул мою протянутую руку и улыбнулся:

- Ха… Ну, скажешь прям, святой. Он куриц знаешь, как топтал! Словно в него бес вселялся…

- Ну, так что? Крест ставить будем?

- Я тебе, Вань, вот что скажу… Мне Петя жизнь спас, вернее душу мою от гибели… - дед поднял палец в небо и важно крякнул в бороду. - Бывало, сяду с ним рядом, по шее поглажу… О жизни своей поною… А он слушает, словно понимает.

- Андрей Иванович, так никто не спорит, что петух этот был для Вас больше чем… - вздохнул нетерпеливо я.

- Друг он мне был, - перебил дед и продолжил: - С первого луча солнца с ним вдвоем по двору, а с заходом – на боковую…

Дед  поднялся и прошел к забору, на одной из балок была прикреплена вертушка. Встал Иваныч под ней и запрокинул голову в небо, затем пробормотал сипло:

- Тихо было в тот день… и ночь такая же звездная.

- О чем ты дед? – я подошел к старику, но он словно не слышал меня. Опустил голову и снова смахнул рукавом слезу:

- Сдавило грудь мне, словно сел кто верхом…

- Иваныч, так я счас за Ленкой, погоди… - испугался я, и кинулся было в дом, но дед схватил меня за руку и одернул.

- Погоди ты, дурень. Я тебе о другом дне говорю…

Я встал рядом с Иванычем и обеспокоенно вгляделся в его лицо.

- Пошевелится тогда не мог. Нечистый за мной приходил, - перешел он на шепот: - Если бы не Петя, задушил бы меня…

- А Петя то, как смог? – я тоже понизил голос, внимательно вглядываясь в мимику стоящего рядом деда.

- Петухам дано нечистого видеть. А нечистый, когда его обнаружат – уходит…

- Иваныч, любишь ты сказки свои рассказывать, - усмехнулся я.

- Это не сказки вовсе. Петя чистый был перед Господом, а твой басурман пред ним повинен… - Иваныч зло сплюнул, и вязкая слюна попала мне на ботинок. Я брезгливо обтер ногу о высокую траву, которой зарос участок вдоль забора. Дед, молча, наблюдал за мной.

- Ну и чем же он грешен? – наконец спросил я.

- Именем своим и действием своим… - пробормотал дед, намеренно растягивая гласные, словно на исповеди.

- Иваныч… Да будет тебе! – начал было я.

- Некому нечистого гонять теперь! – грозно произнес тот.

- Да хватит тебе панику разводить! Вызовем священника если надо для твоего спокойствия и освятим тут все, - устало пробормотал я и закурил.

- Дураком ты, Вань, родился и помрешь в неведенье, - Иваныч развернулся в сторону курятника и вздохнул.

- Не расстраивайся, Андрей Иваныч. Демон тоже кукарекать умеет, - рассмеялся было я, но чуть не подавился неуместной радостью, натолкнувшись на взгляд старика.

- Дурак  ты Ваня… - проговорил дед с какой-то непонятной мне грустью и пошел в дом.

* * *

- Лен… Ты спишь? – прошептал я в темноту комнаты, пытаясь нащупать  на стене выключатель.

- Теперь уже нет, - буркнуло где-то слева.

- Свет включи… Ни хрена не вижу, - пробурчал я, скользя вдоль стенки на звук. Ленка чиркнула зажигалкой, освещая небольшое пространство, и я с облегчением свалился рядом с женой на мягкую перину.

- Свет выключили в деревне, - объяснила Ленка и прижалась ко мне.

- Слышь, поговори завтра с дедом… - прошептал я, задумчиво накручивая Ленкины волосы на палец.

- О чем это? – жена уткнулась носом мне в шею, обдавая кожу горячим дыханьем.

- Так надо бы Демона к курам выпускать…

- А он что против?

- Говорит имя у петуха не то и вообще… - я вспомнил дедовы сказки и вздохнул: - Лен, не забудь только. Я на этого петуха столько бабок слил… И потом, ты представляешь сколько нам этот боец принесет?

- Не представляю, - Ленка потерлась носом.

- Кучу бабок, кучу… Куриц оттопчет, яйца – у деда возьмем, выведем породу новую, продавать начнем, на бои выставлять, - не обращая внимания на ласку жены, возбужденно рассказывал я  и потом резко сменил тему: - Нашел кого жалеть,  общипанную временем птицу…

- Вань, Кузьмич для деда был, словно пес сторожевой, - прошептала Ленка, слегка отстраняясь.

- Нашел пса… Давно надо было из него бульон сварить наваристый. И счас тоже… - я зло хохотнул в темноту: - Захоронил тушку… Нет бы гостей накормить. Ни у кого из твоих понятия нет: о пользе, бизнесе и деньгах…

Ленка протяжно вздохнула, а я опять повторил:

- Поговори с дедом, завтра…

- Поговорю я… - раздраженно буркнула жена и отвернулась к стенке.

* * *

Душно-то как. Давит что-то на грудь, продышаться не могу и глаза открыть, сил нет. Словно сон смотрю чудной: комната, кровать, жена. Спит сладко на боку: ноги к животу подогнуты, руки под щеку заведены, а волосы шелковым веером по подушке разметались. Красивая она. Когда я в последний раз говорил ей об этом?

А вот и я - лежу на спине: руки вдоль тела вытянуты,  глаза плотно закрыты, а сверху, на грудине – серая тень сидит и давит цепкими руками сверху.

- Эй, это ты нечистый, о ком мне дед говорил? – пытаюсь крикнуть я, но губы остаются неподвижными. Вижу – не одного движения. Дед еще рассказывал, что нечистого петух прогнать может.

- Петя! Петя! – зову я. Так нет же его - мой Демон хозяина прежнего задрал. Может тогда нового позвать?

- Эй, Демон! Помоги мне! Слышишь?

Нет… Не слышит. А тень наоборот замерла, прислушивается к чему то. Странное ощущение царапает по сердцу, словно знаю: увижу ее лицо - не проснусь.

- Только не оборачивайся. Нет, не надо!

* * *

- Эх… Ваня, Ваня, - пробормотал Иваныч, втыкая крест в рыхлую землицу: - Говорил же тебе, не ту породу ты выбрал. Не ту…