ВНИМАНИЕ! Полный текст рассказа содержится в архиве и загружается через опцию "Скачать с сервера".

 ЗЛОЙ    ПЕТРУШКА

          На мой отвердевший    язык

         Положили холодный   ассарий.

          Я сразу к нему привык.                      

           Двух малых птиц на   базаре

           Мог бы купить на  него,

            Если бы был живой...

         Дмитрий Болдырев.

     Поспать мне удавалось, наверное, не больше четырех часов. Точно, не больше четырех. Я уходил спать, когда стрелки на главных вокзальных часах показывали полночь. Возвращался на привокзальную площадь где-то в четыре часа, иногда чуть меньше.

     Я боялся проспать. Тут всё дело в том, чтобы успеть вовремя, до прихода уборщиков осмотреть все урны. Начинал я от гостиницы и дальше двигался по кругу, не пропуская ни одной мусорки.

     Я шел мимо кафе «Старая крепость», останавливался на миг и пробовал, как пёс, носом воздух – но тщетно, я не ощущал аромата жареного мяса или чего-нибудь съестного. Словно кафе было   нарисовано на картоне, а не сложено из кирпичей.  

     Затем я двигался мимо прокуратуры Железнодорожного района. Потом, игнорируя подземный переход, перекидывал ногу через ограждение и пересекал все шесть полос проезжей части, оказываясь на другой стороне, ближе к вокзалу.

     Проходил магазин «Книги»  и устремлялся к станции метро, что у нового вокзала. Бронзовые, трехметровые пассажиры с бронзовыми саквояжами в руках, замершие из прихоти скульптора на привокзальной площади, весело смотрели, как я безуспешно рылся в мусоре. Их насмешливые взгляды я чувствовал спиной, пока не уходил за старый вокзал, снова к гостинице, завершая круг, чтобы тут же начать новый.

     Мусор в урнах накапливался постоянно и также неведомым образом исчезал. Тут уж не зевай!

     Что я искал? И почему в мусорке?  Не знаю. А где еще? Я просто следовал своей внутренней убежденности. Мне казалось, что в  мусорке  не просто мусор – а символы моей  прошлой забытой жизни. Но пока что я находил только мусор: пивные банки, окурки, банановых ошметки. Ничего, что заставило бы меня  вздрогнуть и если не прозреть, то хотя бы вспомнить, что со мной произошло.  Мои пальцы нетерпеливо перебирали всё это и всякий раз натыкались на опустевшее закопченное дно мусорки. Снова и снова  я убеждался – в мусорке нет ничего кроме мусора.  Не исключено, думал я,  всему виной уборщики.  Забирая мусор, они могли забрать и то самое, то самое, что мне надо.

      Я так и не уловил закономерности в их работе. Они очищали мусорки,  как Бог им положит на душу. Беда была еще в том, что я их совсем не видел.

     Надо сказать, и других людей вокруг я тоже не видел. Вообще никого не видел. Не видел также машин, поездов и даже собак и кошек. Не видел и не слышал. Кругом была безжизненная пустота. Только привокзальные часы жили, составляя мне компанию в опустевшем мире.

       Этого Петрушку я заметил  неожиданно. Не оборачиваясь, он шел впереди меня и бесцеремонно рылся в мусоре. Судя по тому, что его не интересовало вторсырье – он искал то же, что и я.

      Вот тогда-то меня и осенила страшная догадка. Прямо-таки пронзила меня! Все мои поиски оказывались безуспешными, потому что  он  опережал меня! Я шел за ним и буквально переживал момент истины – вот оно! Вот оно в чём дело! Мир готов был перевернуться для меня. Наверное, еще немного и я  стал бы различать людей вокруг себя, видеть собак и кошек, видеть в небе птиц, слышать шум мира. Так поразило меня неожиданное открытие.  Петрушка – а как ещё назвать этого чертова клоуна? - нацепил на себя такой же синий женский плащ как у меня! На мне женский плащ? Как?  Ну, да ладно. Так вот, этот Петрушка не поленился и стоптанные башмаки, один к одному как у меня, где-то откопать!

     Мало того, его  рыжая бороденка поразительно напоминала мне мою собственную бороду. Хотя нет, моя, все-таки, должна быть погуще.

     Однако он просчитался в своем желании  сойти за меня –  он нахлобучил себе зачем-то этот шутовской колпак морковного цвета. На какой только помойке  откопал эту  лыжную шапку? Идиот! Точно, Петрушка!

      Я шел за ним, даже не делал попытки как-то замаскироваться, и без конца повторял про себя: «Вот оно в чём дело-то! Вот оно в чём дело!»

     Петрушка исчез также внезапно, как и появился. Зашёл за угол, где стояла очередная урна, и исчез. Но главное я понял. Мои поиски завершались ничем из-за этого пройдохи.

     Я вернулся в свой подвал ещё до полуночи. Прекратил свои поиски раньше, чем обычно. Мне надо было как-то осмыслить появление Петрушки.

     Согласитесь сами – когда ты находишься на необитаемом острове  - любой незнакомец для тебя чрезвычайное событие. Не говоря уж о том, что этот незнакомец к тому же еще и твой двойник.

    Я улёгся в белую ванну на витых ножках, стоящую посередине подвала - это было моё ложе  -   и, закурив сигарету, задумался.

    Как долго я уже в этом подвале – не знаю. Иногда,  возвращаясь в свой подвал, я видел моющуюся в этой ванне женщину. Видел её изящную шею в белой пене, тонкое плечо, круглую коленку. Но было понятно, что я просто грежу.

     Да, в своём одиночестве я сам себе выдумал женщину. Теперь уже многое в жизни мне кажется моими собственными выдумками и грёзами, пустой игрой воображения. Но, как сказать! Тот, увиденный впервые в детстве железнодорожный вокзал, пусть  и воспринимается мной теперь всего лишь сном, навсегда определил все мои жизненные установки. Тогда я был поражён, увидев машинистов в строгой и красивой форме, их суровые лица. Они знали, как и куда вести свой тяжелый состав. Женщины у вагонов в такой же нарядной форме, с флажками в руках – мне хотелось, чтобы они, такие красивые, обратили на меня внимание, ведь я иду, хотя и рядом с матерью, но уже сам несу свою сумку – меня не замечали, но это и понятно. Им было не до маленького мальчика, они организовывали всё это сложное движение на станции.

     Многотонные машины, сверкающие рельсы, уверенные люди, красивая форма и умные команды, эхом разносящиеся по громкоговорителю до самого горизонта, заставили меня поверить в огромную значимость всего  человеческого движения. Мне не терпелось поскорее вырасти и включиться в  жизнь таким же знающим и умелым человеком. Вести свой состав к далёким горизонтам.

    Теперь-то я знаю, что моё воспоминание - всего лишь один из  ранних снов. Потом один сон сменился другим, пришли новые грёзы, появились наваждения, кошмары…  Но что-то из тех детских снов перешло в явь. Машинистом я не стал. Красивую форму и порядок, тем не менее, нашел в другом - в следственной работе.  Я был когда-то следователем. Это в моей памяти почему-то засело твердо. Я практически ничего не помню из того, что со мной произошло. Но помню, что когда-то я работал следователем.

      Помню, что в одну прекрасную минуту я сказал себе: «Всё, стоп! Хватит!» Наверное не для того я существую, чтобы витать в этих снах и быть пленником разных наваждений, и бросаться из одной иллюзии в другую. Я сконцентрировал свою волю и вот стал тем, кем стал. Возможно, кто-то усмехнется: «Сконцентрировать свою волю, чтобы стать никем? Здорово!»

     Да, для меня это здорово, для меня это достижение - увидеть мир таким, каков он есть на самом деле. Мне не хватило только силы вспомнить, что же конкретно я ищу в этих мусорках, а так – я совсем близко подобрался к своей цели.

      И вот Петрушка!

     Я забрался в ванну и, свернувшись калачиком, закурил. Ведь это уже совсем другое дело – Петрушка существовал совершенно самостоятельно, независимо от моих грёз. Как и зачем он появился? Если рассуждать чисто теоретически, то ведь это даже замечательно – ведь я теперь не один. Есть и другой человек в этом моем мире.

      Но уж больно ощутимо шло от  Петрушки зло. Я это чувствовал. Его зло подавляло меня.  В первую очередь оно проявлялось в том, что он стремился опередить меня. Подумайте сами – он шел не позади меня, а впереди! Чуть ли не вприпрыжку скакал оленем передо мной – лишь бы опередить меня и не дать мне найти, то, что я так упорно и давно ищу. А эта его манера копировать меня? Одежда, борода… Дескать, я,  мерзавец,  и есть ты! Единственно, что отличает его от меня – дурацкий колпак на голове. Но и это непостижимым образом выражает его  злую сущность. Мол, несмотря ни на что, это он уникальный и неповторимый!

                               ***

   Следующим утром, только я втянулся в свой поиск, как Петрушка опять замаячил передо мной в каких-то двух десятках метров. Когда и откуда он выплыл – я не заметил. Просто в одну минуту, подняв голову, я увидел его. Он по-прежнему запускал свою руку в мусорку, оставляя меня в дураках. Скажите, был ли  смысл идти за ним следом? Уже больше по инерции, нежели осмысленно, я продолжал  склоняться над урнами и перетряхивать их содержимое. И вот тут то, скорее всего по каким-то неуловимым движениям Петрушки, я понял, я осознал, что он не забирает, а кладёт!

     Движения его руки от кармана  плаща к урне, пожалуй, и заставило меня так подумать. И ещё мне показалось, что после этого он бросает украдкой взгляд на меня – заметил ли я его послание?

     Когда моя рука нащупала в куче мусора лощёную гладь обложки рекламного буклета, я понял, что всё последнее время искал именно это. Неожиданно  исчезновение Петрушки заставило  меня укрепиться в этой догадке. Я не стал на улице разглядывать находку. Словно с  чудесным образом вновь обретенной потерей, я, не мешкая, вернулся в свой подвал и забрался в ванну. Её теснота и ограниченность давала мне какую-то защищённость от необъятной пустоты внешнего мира.

     Я  дождался, когда моё сердце вернет себе прежний спокойный ритм, и осторожно достал из кармана плаща находку. Это был рекламный буклет туристической фирмы «Десятая планета».

     Только угомонившееся моё сердце снова заколотилось. «Десятая планета»! Словно огненный  луч пробился в подвальный сумрак моего сознания! Я достал смятую пачку сигарет и закурил. Озарением ворвались в мою память волнующая глубина  моря, мой дом, точнее дом моей матери на  берегу. Я его называл «дом с колоннами». Это был каменный двухэтажный дом без особых изысков. Однако по центру фасада крыша массивным козырьком выдавалась далеко вперед над входом, опираясь на две монументальные колонны. Благодаря этому строение превращалось во дворец.

     Да, я вырос на море. Но не скажу, что  любил эту синюю, временами серую безбрежность. Скорее даже, что я не любил  его монотонность и надоедливую повторяемость. Не любил свой огромный дом в Джубге. Дело всей жизни матери. Сначала были комнатки-клетушки для отдыхающих. Потом - небольшое кафе для них же и, наконец, вот этот дом с колоннами. Судя по всему, моя мать была хорошим финансистом и дельцом. Отсюда моё отвращение к стяжанию богатства. По-большому счету, это стремление к богатству не принесло счастья и самой матери. Со мной, своим единственным сыном, она потеряла изначально контакт, переложив все заботы о моем воспитании на нянек, которые последовательно сменяли одна другую и не оставили в моей душе никакого заметного следа.

     Кроме одной, заставившей меня остро почувствовать, как далёк я от матери. Валентина, так ее звали, эту няньку, студентку-заочницу Литературного института. Она воспитывала меня  своеобразно. Невысокая, в своих вечных джинсах, которые она летом меняла на рваные шорты, в кедах и старой футболке, с короткой стрижкой она никак не походила ни на девушку, ни на женщину вообще. Мне было шесть лет, но я уже стыдился ее соседства в обществе.

     - Эй ты, шмызел! – говорила она мне сиплым голосом. – Подойди сюда.

    Она брала меня пальцами за ухо и присев на корточки шипела, склонившись надо мной:

    - Зайдешь в море без спроса – медуз в тебе штаны натолкаю. Они тебя всего обкусают – станешь девчонкой. Понял, бурендряк? Если понял, иди в тень, чтобы тебе твою гнилую репу под солнцем не напекло. Играй там. Вот букварь – готовься к школе!

    Я был для нее только шмызлом, бурендряком и еще кем-то там в этом роде.

    Сама же она располагалась прямо на пляже и загорала. Как правило, она не лежала на песке, а как манекен, застывала в вычурной позе, подставляя солнцу попеременно лицо, бедро или плечо. Устав стоять, она приседала на принесенный с собой раскладной стул и продолжала загорать, раскинув широко в разные стороны руки и раздвинув ноги, словно заманивая в свое лоно само Солнце. В эти минуты ей не было дела ни до меня, ни до целого мира. Для нее уже никто и ничто не существовало, кроме нее самой.

     Как-то резкий порыв ветра сорвал неподалеку большой зонт и кинул  его на нее. Валентина опрокинулась со складного стула, но невозмутимо поднялась и, не слыша извинения хозяйки зонта, снова замерла в вычурной позе. Не девушка, а насекомое-палочник.

     Моей матери, как и Валентине, до меня тоже не было никакого дела.

     В отличие от моей няньки мать любила и умела хорошо одеваться. Высокая и стройная она стремилась казаться еще выше, выбирая себе туфли на высоком каблуке. А если к этому еще прибавить то, что свои русые волосы она укладывала словно Пенелопа – замысловатым узлом, возвышающимся  золотым нимбом, то, думаю, сможете представить, каким я себя чувствовал пигмеем перед ней...