Мы, взрослые, по сути своей те же дети, только большего роста да «Пепси» и «Кока-коле» предпочитаем напитки покрепче. Не раз доводилось мне наблюдать, как на какой-нибудь уединенной полянке отнюдь немолодые  папаши с азартом скачут в чехарду-езду. Ну чем не мальчишки! Так же жульничают, обижаются, спорят. А мамаши… Затеют в жмурки играть – такой визг поднимут, что какому-нибудь грибнику, оказавшемуся неподалеку, может показаться, что рядом детский лагерь.

А если компания хорошая и все в ней свои, то, когда сгустятся сумерки, украшенные огненно-багровым отблеском отходящего ко сну солнца, начнутся душевные разговоры, которые позже, уже в темноте, под аккомпанемент потрескивающих в костерке веток обязательно закончатся страшилками. И нет ничего лучше таких вечеров, когда мы вновь превращаемся в детей.

Этим летом довелось мне отдыхать под Торжком. Компания была замечательная, обстановка тоже: просторный деревенский дом, несколько стульев на улице перед верандой; правда,  костерок отсутствовал. Попугали мы друг друга изрядно - за дверь шагнуть страшно – вот-те и двадцать восемь лет!

Когда уже казалось, что все истории пересказаны, Саша, молчавший все это время, произнес: «А я сам был свидетелем такого случая, что вы мне не поверите.

Ездил я на рыбалку позапрошлым летом под Рязань с одним парнем (мы с ним вместе в институте учились) к его деду и бабке. Деревня - самая что ни на есть глухомань, как из старины – не исковерканная кирпичом и бетоном. Места там, конечно, такие – душа поет: кругом один березняк почти, нечастый, так что и света, и простора много. Единственно, речушка подкачала. Ее и назвать так язык не поворачивается: обычный ручей. Так что рыбалка наша видимостью оказалась. Посидели часика три – ни одной поклевки. Прикармливали, наживку меняли – без толку все. Вода-то прозрачная, была бы рыба – сразу бы увидели. А так что, и места меняли – ничего не клюет. Потом вообще махнули рукой: рыба это так, дело второе, главное – процесс. Мы же, в конце концов, зачем в такую глушь забрались? Отдыхать, конечно. А рыбалка это только повод отдохнуть.

Вечером, как и полагается, хорошенько попарились в баньке. Никакая городская суперсауна со всеми своими бассейнами и душами в подметки ей не годится. Даром, что с виду неказиста, но зато еле доплелся до стола: все силы в парной оставил.

Подвыпили мы. Дед, помню, все норовил о своей славной молодости словечко ввернуть, однако бдительная бабулька службу на боевом посту несла четко – всякий раз дальше слов «вот я когда таким был, как ты…» продвинуться не позволяла, недовольно перебивая: «Ну все, старый, отстрелялся ужо, хорош из пустого ружжа по воробьям пулять». И обращаясь уже к нам, говорила: «Щас зарядит – не остановишь: все одно и то же».

Дед с бабкой затем по-старчески чуток ворчливо, но беззубо перепирались, да Валерка тут же о чем-нибудь спросит:

 - А что, баб, Марковых никого в деревне не осталось?

- А… Марковых-то? Да нет уже никого. Все поразъехались, - переключатся старики на рассказ о том, кто куда и когда уехал. 

- А из Даниловых еще кто-нибудь остался?

- Нет уже никого, - горестно покачала головой бабулька, - молодые в город подались, а старики померли все. Петро, Семенов-то сын, этим, как его… бизнес… ну, в общем, деньгу заколачивает в Рязани. В прошлый год приезжал. Машина здоровущая, как автобус, черная. Всех мужиков споил. Васька Данилов, брательник евонный двоюродный, тогда еще от водки утонул.

- Это где он мог утонуть-то? – рассмеялся Валера. – В Кисляйке воды-то – комар не утонет.

- А ты, что, забыл, внучок, в каком месте мы живем?! – округлились глаза у деда. – Водяной понятное дело, утопил, а может, русалка. Васька-то теперь не расскажет, кто его за волосы утянул. Утром, когда его нашли, - сам на берегу, а голова в воде – у него на голове клок волос вырван. Вот так-то! А ты говоришь… все так просто… ничего нет. И участковый тоже так же решил: всех допросил, как полагается, и все на этот… как его… пьяный случай списал.

- Несчастный, дед, - поправил его Валера, - а вообще это надо сильно постараться, чтобы в Кисляйке утонуть. Понятно, что вы тут во всякие сказки начнете верить.

- А что сказки-то!!! – насупился дед. – Память у тебя короткая стала. Забыл, что ли, как тогда испугался.

- Когда тогда? – нахмурился, напрягая память, Валера.

- А вот тогда! - торжествующе победоносный вид приставшего с места деда словно бы говорил: «Ну что, попался, голубчик!». – Помнишь, когда ты сам кричал: деда, я эту, как ее, бляха муха, блюдцу летающую видел.

- Тарелку, деда, - поправил его Валера.

- Да какая она, ядрена вошь, тарелка! – разгорячился дед, и седая голова его закрутилась на тонкой шее, как у возбужденного петуха. – Инопланетяне хреновы… Вы, молодежь, сейчас шибко грамотные все, ни во что верить не хотите. Вам бы только пощупать. Бесы то, нечистая сила, леший бы ее попутал. Озоруют, народ с панталыку сбивают, чтобы в сказочки про инопланетян поверили. Они у нас тут с самого начала живут, народ пугают. Свадьбу у Сочневых забыл??? Что, тоже сказки – скажешь.

- Да ничего такого и не было, - махнул рукой Валера, и, повернувшись ко мне, пояснил: - колдуна на свадьбе посадили с одним мужиком приезжим рядом. Ну, колдун его спрашивает: «А ты, что, меня не боишься?» - «А чего тебя бояться?» - «Так я же колдун». – «Ну и что, что колдун? Мне-то что с того?» Ну, колдун ему и говорит: «А из моих рук не побоишься стопку выпить?» - «А чего бояться-то?» Взял стопку, перекрестился – стопка у него в руке и лопнула.

- Ну вот! – снисходительно, как делает это взрослый по отношению к неразумному ребенку,  усмехнулся дед. – Это тебе тоже сказочки?!»

- Деда, - точно такой же улыбкой ответил Валера, - да он сам сжал в руке стопку, вот и все… подсознательный страх.

- А что же ты тогда так не говорил? Сам же меня пытал. Сочневский сродничек сам не колдун ли случаем? Было такое?

- Ну, было, - продолжал улыбаться Валера, - да я мальцом ведь был, одиннадцать лет. Чего с мальца возьмешь? Мне что бы сказали тогда – в то и поверил бы. А сейчас я ни в какую мистику не верю. Вот сам увижу или потрогаю – тогда другое дело. А так…

- Во-во! И я  о том же, - прищурился дед, - вам бы только потрогать. А что, люди раньше дураки были? Тыщу лет – дураками. И дед мой, и прадед дураки были, зато правнучек шибко умный народился: ничего, окромя науки, не присутствует. Такая вот арифметика получается, внук.

- А чего во все подряд-то верить, а, деда?! – не уступал Валера. – Каждому столбу кланяться? Вон церковь и то и кикимор этих, и русалок с лешими не признает. Есть, мол, черти, а остальные – персонажи сказочные.

Так и закончился ничем спор поколений. Вышли из-за стола уже хорошо навеселе. Деда бабулька тут же упаковала в постель. А мы с Валерой завалились на сеновале.

Замкнутые полутемные помещения притягивают человека какой-то непонятной таинственностью. Помню, в восемь лет я чуть не сжег своему деду сеновал. Нравилось мне читать на нем при свече. Размягчившийся огарок упал, на мое счастье, прямо на книгу. Что бы случилось, упади он чуть в сторону – сейчас и представить страшно. Взбучку я тогда получил хорошую. В тот самый момент, когда я тушил свечу, мой старший брат распахнул дверцу и все увидел. Он был скор на расправу и суров и двумя ударами в грудь навсегда вбил в меня знание основных правил противопожарной безопасности.

От душистого сенного запаха словно включилась цепная реакция памяти, и  картинки из прошлого одна за другой  закрутились перед мысленным взором. И так хорошо стало от этих воспоминаний, что спать расхотелось. Вернее сказать, сон-то все-таки поджимал (выпили, как-никак немало, да и банька на пользу пошла). Но не хотелось расставаться с такими редкими минутами, когда действительность внезапно исчезает и ты как бы заново проживаешь самые приятные моменты собственной жизни.

Я спустился по лестнице. Все уже спали: карикатурно-неестественно храпел наверху Валера, не светилось ни одного окна в дерене, даже собаки и те молчали. Все дышало и полнилось свежестью позднего июньского вечера, в небе начинали перемигиваться первые звезды.

Рассуждая о том, как хорошо жить в деревне, я все дальше и дальше удалялся в лес. Заблудиться не боялся. Во-первых, не собирался далеко отходить, а во-вторых, прогулки по ночному лесу бывали у меня не впервой – ни разу не заплутал. Даже самоуверен стал, как всякий, получивший поверхностное знание о предмете. Незаметно забрел я в темный дремучий ельник, и стало не по себе. Настолько, что казалось, будто кто-то за мной следит. «Да, - усмехнулся я, - лезу, куда Макар телят не гонял, как пенек самаркандский. Надо обратно поворачивать, не то и заплутать недолго».

В просторном березняке стало спокойнее и светлее, и я прибавил шагу. Бросив взгляд влево под воздействием какого-то странного притяжения, исходившего с той стороны, я застыл в недоумении: невдалеке, с высокой стройной девушкой в длинном светлом платье, шел Валера. Я было уже открыл рот, чтобы окликнуть их, но тут же сообразил, что мое появление сейчас уместно ровно в той же степени, что и посещение посудной лавки медведем. Одно казалось странным: откуда взялась девушка, если днем из молодежи в деревне никого не наблюдалось. Да и платье на ней было каким-то необычным, как нижняя рубашка. Заинтригованный, я решил подойти поближе, чтобы рассмотреть ее. Мне почему-то казалось, что при такой статной фигуре она непременно должна быть замечательно красивой. А главное – что особенно притягивало мой взор, - черные волосы. Длинные, куда ниже пояса.

Шли они молча.

Когда я приблизился к ним, то внизу, под холмом, блеснула вода. «Русалочий омут», - догадался я по смутно белевшему возле берега песку. Только в одном месте в окрестностях деревни и был на Кисляйке песчаный спуск. Речушка здесь текла пошире. Единственное место, где можно было бы купаться, но из-за ледяных ключей, бивших в русалочьем омуте, для этого все же не пригодное.

«Чего это они там забыли?» - пронеслось у меня в голове, и в тот же миг короткий отрывистый смешок где-то у воды, за моей спиной, заставил меня вздрогнуть. Я оглянулся – никого не было. Прислушался - ни звука. Так, в ожидании, стоял я минуту-другую. «Вот сейчас кто-то скажет, кто-то засмеется», - думал я, но никто не смеялся, и ни один звук не разрывал более тишину. «Показалось», - успокоился я и отвернулся, чтобы уже уйти, как вдруг позади снова послышался смешок, пробудивший во мне смутную догадку, от которой по спине пробежал леденящий озноб. В памяти, издалека, всплыло то, о чем я и не ожидал уже вспомнить: как покойная бабушка-полька учила меня, что если перед нечистой силой провести любую линию со словами «силы небесные, спасите и сохраните, встаньте стеною перед нечистью»,  то не сможет эту линию никакая нежить переступить. Торопясь, чтобы не заметили (а вдруг это ошибка – каким тогда я предстану перед всей деревней дураком), провел я подобранной в темноте палкой черту по песку вдоль берега. Затем схватил полные пригоршни песка и кинулся вначале в одну сторону, затем в другую (где-то в темной траве оставался невидимый след из рассыпанного мною с простенькой молитвой песка). Затем я присел под кустом и стал пристально смотреть в то место, где угадывалась тропинка. В это время из-за пронесшейся по небу тучи вышла луна, и все осветилось, так что приближавшаяся парочка стала видна ясно.

Внезапно девушка остановилась, словно наткнулась на что-то невидимое, отошла в сторону, снова шагнула вперед, но перед незримой чертой будто споткнулась, гибкое тело изогнулось, и она отступила. Далее того места, где я провел линию, русалка (а в этом уже не было никаких сомнений) не могла продвинуться, сколько ни билась. Валера между тем послушно шел за ней, не произнося, как и она, ни звука.

Торжество охватило меня, и я довольно хмыкнул. В то же мгновение горящие яростью глаза ее резко оборотились на меня, так что длинные волосы взметнулись в сторону, и я невольно отшатнулся, словно опрокинутый волной ненависти. В бессильной злобе проскрежетала русалка сверкнувшими в темноте неестественной белизной рыбьими зубками, погрозила пальцем и исчезла. И как только она исчезла, Валера, нахмурив в недоумении лоб, заозирался по сторонам и зашагал обратно.

Я подскочил к нему: «Валера!» Он посмотрел на меня осоловелым взглядом и раздраженно пробурчал: «На кой ты меня привел сюда? Что, делать нечего?» Я попытался объяснить ему, что с ним произошло, но без толку. Вспомнив, что утро вечера мудренее, а пьяному объяснять – только время терять, отвел я его на сеновал. И тут же сам завалился без задних ног.

Утром я рассказал ему о ночном происшествии. Старики, конечно, поверили и встали на мою защиту, когда Валера начал меня подначивать, что, дескать, мне больше пить нельзя, а то ко мне марсиане прилетят. Заметив на его правой руке свежую царапину, я спросил:

- А это у тебя откуда? Вчера же не было.

- Да кто его знает, не помню.

- Это тебя русалка поцарапала, - нахмурился дед.

- Ну, вы даете! – не переставал веселиться Валера, окидывая нас заговорщическим взглядом, говорившим: мол, я вас насквозь вижу, выдумщики, хватит меня разыгрывать. - Да мало ли где я мог поцарапаться. Еще бы по пол-литра, так сегодня места живого могло не быть.

- А тебе, Санек, - обращался он уже ко мне, - спьяну это все приснилось. Такое иногда бывает: приснится что-нибудь, а кажется, что и вправду случилось.

Так и остались мы каждый при своем.

Позже я рассказал об этом случае одному психологу.

- Такое действительно случается, - ответил он, - когда человек воспринимает сон как реально происходящее. Обычно так бывает после алкогольного, а чаще - наркотического опьянения и особенно у людей творческих профессий (надо сказать, что я кинооператор, и перед тем в самом деле очень много работал и недосыпал). В нормальном состоянии мы различаем сон и явь в основном по яркости восприятия видимого. В иных случаях сновидения протекают в галлюцегенной форме, и после пробуждения мозг продолжает воспринимать окружающее как и в предыдущей фазе - фазе торможения, то есть собственно глубокого сна. В этом случае сон сливается с явью.

Психолог этот посоветовал мне не перенапрягаться и не злоупотреблять алкоголем. Я, может быть, и сам поверил бы, что все это мне тогда приснилось, но часто передо мной вдруг возникают навязчивые видения, и так ясно вижу я тянущийся к моему лицу длинный белый палец, что знаю: это мне не приснилось».