- Ну что, допрыгался, отец Тимофей? - милиционер прошёл в комнату и, подсев к столу, раскрыл висящий на боку планшет. - Сигнал на тебя поступил. Будем оформлять.

Священник проследовал за ним, опустился на шаткий табурет. Жена его, вышедшая из кухни, горестно всплеснула руками.

- За что ж нам такое несчастье? Неужто арестовывать пришли?

- Пока только задерживать! - важно ответил гость. - Всё как положено. Что заслужили, то и получите.

- Да разве ж мы нарушили чего? И так сидим тише воды, ниже травы…

- Молчи, Танюха, - мрачно велел ей муж. - Раз явились за мною, знать, срок пришёл. Зря ходить не будут.

- И то верно, - согласился милиционер. Он достал из планшета лист бумаги и карандаш. - Ну что, будем подписывать признание?

Священник поднял голову.

- В чём обвиняют-то меня?

- Обвиняют тебя, отец Тимофей, в том, что ты, не единожды предупреждённый, вёл среди односельчан религиозную пропаганду и собирал в своём доме тайные сходки. Было такое?

- Народ зря болтать не станет, - пожал плечами священник.

-  Верно мыслишь.

- Да что ж это творится-то, а? - опять встряла попадья. - Никому ничего плохого не делали, жили тихо-мирно,  и вот на тебе! Да где ж такое видано, чтобы человека ни с того ни с сего в тюрьму запихивали? - Она повернулась к мужу: - А ты чего соглашаешься? Они тебе наплетут всякого, а ты соглашаешься. Вдовой меня хочешь оставить? А о детях ты подумал? Они-то как в глаза людям смотреть будут? Ой, моченьки моей нет! Что ж на белом свете-то деется? То война, то голод, то наветы разные. Чем же мы бога-то прогневили, что он осерчал на нас?

- Вы, гражданка, помолчите, - одёрнул её милиционер. - Слезами вы своему горю не поможете, а только усугубите мужнину вину. К вам у нас тоже есть вопросы. Как же так получается, что в хате вашей подозрительные личности топчутся, разные собрания проходят, а вы - ни сном ни духом? Пособничеством попахивает. - Он строго помахал карандашом.

- Что ж вы, и меня заберёте? - охнула попадья, приложив ладони к сердцу. - А детей куда же?

- Вы её оставьте, - небрежно сказал священник. - Дура-баба, ничего не понимает.

- Это уж мы разберёмся. Как долго у вас эти сходки проходят? Небось с самой революции?

- А сигнал вам не сообщил об этом?

Милиционер засопел, достал из кобуры наган.

- Вот это видишь? Время сейчас сам знаешь какое, мировой империализм только и ждёт, когда дадим слабину. А потому с врагами советской власти у нас разговор короткий. К стенке - и в расход. Соображаешь, поп?

- Да какой же я враг советской власти? У меня и оружия-то нет.

- Это мы проверим, есть или нет. А враг ты такой, что сеешь свою гнилую агитацию среди тёмных масс. Понятно?

- Это они что ль - тёмная масса? - кивнул священник на окно: - Да они поумнее нас с тобой, Мухин.

-  Вот опять ты проявляешь несознательность, - с укоризной промолвил милиционер: - Ну как с тобой быть? - он обернулся к закрытой двери: - Егоров!

Явился его коллега - белобрысый парень в пыльной гимнастёрке, в стоптанных башмаках и с винтовкой через плечо.

- Веди свидетелей. Есть там кто снаружи?

- Бабы какие-то толкутся… Больше никого нет.

- Попрятались, значит. Чуют, чем дело пахнет.

- Чему радуешься-то? - хмуро спросил отец Тимофей: - Власть твою боятся. Народную…

- Опять свою пропаганду начинаешь? Видать, не зря на тебя сигнал поступил. Егоров! Наручники на него надень. Как бы не случилось чего…

Егоров снял с ремня наручники, подошёл к священнику. Тот протянул ему руки. Громко щёлкнул замок.

- Опасаетесь, что в окно выскочу? - усмехнулся отец Тимофей.

- И выскакивали. А ты думал!

Поп вздохнул, покачал головой.

- А всё ж таки что за змея подколодная на меня донесла?

Милиционер словно не слышал его. Посмотрев на попадью, он сказал:

- Документы принесите, гражданка. На себя и на мужа. Протокол задержания будем составлять. - Затем перевёл взгляд на отца Тимофея. - Спрашиваешь, кто донёс? Соседка твоя, Петухова Дарья Прохоровна и донесла.

- Вот паскуда! - послышалось из соседней комнаты, где скрежетали выдвигаемые ящики и слышался стук вешалок.

- Не гневи бога, - возвысил голос священник. - Каждому воздастся по делам его. Раз донесла, значит, господу так угодно было.

- И всё-то ты не уймёшься, - усмехнулся Мухин. - Удивляюсь я вам, святошам. Чего ради стараетесь? Неужто и впрямь на бога своего надеетесь? Нету ведь его. Или работать не хотите? Так это мы мигом исправим. Покидаешь землю на Соловках, вернёшься другим человеком. Сделают из тебя полезного члена общества, а не паразита, жирующего на народных хлебах.

- Сильно, видать, жизнь тебя потрепала, коли столько яда сочится, - заметил отец Тимофей.

- Всё умничаешь? Ну-ну. Чего от вас, попов, ещё ожидать!

Милиционер ухмыльнулся. Ему было весело.

- Ты, Мухин, одно знай, - сказал священник, - что бы ни случилось, не твоя это вина, Раз таковым сотворил тебя Господь, значит, всё правильно.

Блюститель закона удивлённо посмотрел на него, моргнул.

- Ты это к чему?

- Да так… Потом поймёшь.

Милиционер презрительно фыркнул.

- Вы что же его, насовсем забираете? - спросила попадья, возвращаясь с документами.

- Это уж как получится.

- Тогда ему хоть собрать чего-нибудь надо.

- Это всегда пожалуйста. Одёжу возьмите какую-нибудь поплоше, мыло, зубной порошок, табак…

- Да он некурящий.

Милиционер уткнулся в бумагу, вывел корявыми буквами: «Протокол задержания».  Внизу проставил дату: 12.06.1923.

Женщина принялась с охами и вздохами ходить по дому, собирать вещи.

- Бельё-то брать? - крикнула она из соседней комнаты. - Небось пригодится…

- Берите, - подал голос Егоров, не прекращая писать. - С бельём у нас туго. И из тёплой одежды что-нибудь. Только не шибко добротное. Главное - чтобы грело.

Отец Тимофей, опустив глаза, беззвучно шевелил губами.

- Ну вот, - удовлетворённо произнёс, наконец, Мухин, отодвигая от себя листок. - Распишитесь, задержанный.

Священник взял листок скованными руками, пробежал его глазами, шмыгнул носом.

- «Контрреволюционная» пишется через «е» с двумя «р», - наставительно произнёс он. - Плохо у тебя с грамматикой, Мухин. Не стыдно? Власть ведь свою позоришь.

- Ты меня поучи, поучи… - угрюмо ответил милиционер.

Священник махнул на него руками и, взяв карандаш, поставил подпись.

- Свидетелей-то звать? - напомнил Егоров.

- Зови. Только это… одного. Вторым у нас жена пойдёт.

- Угу.

Милиционер вышел. В комнату вернулась попадья, волоча туго набитый узел.

- Ты куда столько набрала? - рявкнул на неё Мухин. - Выгружай половину. Всё равно на входе вытрясут.

- Вот пускай там и трясут. А здесь я распоряжаюсь.

- Немало, я вижу, у вас добра здесь нахапано. Вроде как нетрудовой элемент, не сеете, не пашете, а живёте лучше многих…

- А ты на чужое-то на зарься, - огрызнулась попадья. - А то своего не убережёшь.

- Давно пора было за вас взяться. И что начальство всё с попами цацкается? Не пойму. Взять бы вас всех - да в Туркестан, на железные дороги.

- Ты что ж, всегда таким ретивым был? - полюбопытствовал отец Тимофей. - Или только когда в партию вступил?

- Ты партию-то мою не марай. Она посвятее твоего Христа будет.

Входная дверь распахнулась, и на пороге предстал Егоров с какой-то женщиной.

- Вот, товарищ младший лейтенант. Очень просилась в свидетели, - он подтолкнул женщину вперёд.

- Ты смотри! - удивлённо воскликнул Мухин: - Да это никак сама гражданка Петухова!

- Не совестно людям в глаза-то смотреть? - мрачно спросила её попадья.

- Это мне-то? - женщина презрительно скривила губы, развязно приблизилась к столу. - Я, Евдокия Сергеевна, даже с превеликим удовольствием погляжу, как мужа вашего сейчас поведут. Он мне как бельмо на глазу. Ещё с незапамятных времён.

Она была статная, красивая, в ярком платье, с гирляндой разноцветных бус. 

- Злющая ты баба, Дарья, - произнёс отец Тимофей.

- Да уж какая уродилась.

- Ведьма, одно слово, - бросила попадья.

- А хотя бы и так. Вам-то что с того? Жить я вам мешаю что ли?

- Дьявол в тебе сидит, Дарья, - сказал священник. - Несчастная ты женщина.

- То злющая, а то вдруг несчастная. Экий ты нетвёрдый, отец Тимофей.

- Ну ладно, хватит болтовню разводить, - хлопнул Мухин по столу. - У вас документы с собой, гражданка Петухова?

- А как же, - свидетельница полезла в лифчик, извлекла свой паспорт. - Вот, примите.

- Ишь ты, заранее подсуетилась, - угрюмо заметил священник.

- Чай грамотная, - заносчиво ответила Петухова. - Знала, куда шла.

Мухин быстро записал её данные в протокол и подвинул листок.

- Подпишите, гражданка.

Свидетельница взяла бумагу, начала читать. Милиционер посмотрел на неё, произнёс с досадой:

- Тебе что здесь, изба-читальня? Подписывай, не задерживай народ.

- Да я не тороплюсь, - беззаботно ответила та, не поднимая глаз от текста.

- Вы что здесь все, с ума посходили? - озлился милиционер. - Подписывай, говорят тебе, а то выгоню взашей.

- Не посмеешь. Я ведь как заявление вам принесла, так могу его и обратно взять. Скажу, мол, знать - не знаю, ведать - не ведаю, никогда у вас не была, и вообще писать не умею…

Мухин только рот раскрыл.

- Всем сестрам по серьгам, - хмыкнул священник.

Попадья обессилено брякнулась на табурет и свесила руки. На доносчицу она не глядела.

Дарья читала медленно, по слогам, щуря глаза и проговаривая текст про себя. Наконец, произнесла:

- Всё верно. Так и было. - Она положила листок на стол, устремила взгляд на Мухина: - Что мне причитается за помощь?

- Чего? - обомлел тот. - Какая помощь? Ты выполнила свой долг перед трудовым народом. Баста.

- Давно я присматриваюсь к шубейке поповской, - задумчиво промолвила Петухова, словно не слыша его. - Да и корова у них уж больно хороша. Ну и по мелочи разное всякое…

- Стыдно вам должно быть, гражданка Петухова, - произнёс Мухин. - Пока рабочие и крестьяне ведут бой не на жизнь, а на смерть с гидрой капитализма, вы проявляете  такие мелкобуржуазные наклонности.

Отец Тимофей изумлённо уставился на него.

- Ты где ж таких речей нахватался?

- Лекции слушаю, - самодовольно ответил милиционер. - Вечерние. О текущей политике и мировой революции. В нашем клубе читают. Каждый вторник и пятницу.

- Да на кой ляд мне твой капитализм? - отмахнулась Петухова. - Что я им, скотину кормить буду?

- Мерзавка бессовестная, - прошипела попадья. - Ни грамулечки от меня не получишь. Хоть бы на коленях здесь стояла. Хоть бы под забором валялась…

- Да вас, Евдокия Сергеевна, никто и спрашивать не будет, - ответила доносчица. - Уж мы как-нибудь без вас управимся.

- Ведьма - она и есть ведьма. Бесовское семя, - вздохнул задержанный.

- А сами-то лучше? - отозвалась «ведьма».

- Сказано в Писании: не судите, да не судимы будете. Но сказано также: изыди от меня, сатана.

- А ну прекратить! - повысил голос Мухин, обращаясь ко всем сразу. Затем повернулся к свидетельнице. - Ответь мне, Дарья, как на духу: будешь ты подписывать или нет?

- Подпишу, ежели она пообещает, что отдаст мне всё, чего хочу.

- Ничего я не отдам… - начала было попадья, но муж прервал её:

- Пускай забирает. Мы себе ещё наживём. Стоит ли печалиться о таких пустяках?

- Да как же это! - воскликнула супруга. - Жили-не тужили, и вот на тебе… - Она расплакалась, достала из кармана платок и принялась утирать слёзы.

- Я - не воровка, - с достоинством произнесла Дарья. - Забираю то, что у нас отнято было. Вот так.

- Это как же? - поразился священник: - Что мы у тебя забрали?

- Не у меня. У прабабки. Давно дело было. А рана болит.

- Что ты мелешь!

- Али не понимаешь? - притворно удивилась женщина.

- Помилуй бог!

- А предков-то своих помнишь, отец Тимофей?

- Предков-то? Родителей, что ли? Они-то здесь при чём?

- Да не родителей. Предка твоего. Прапрапрадеда. Который в городе батюшкой был. На костре мою бабку спалил, а имущество её присвоил. Не слыхал?

- Не слыхал. Да и где это видано в наши дни - на костре сжигать?

- Говорю же тебе - не сейчас, давно. Много лет назад.

- Это при царе Александре что ли? - встрял Егоров.

- Ещё раньше, родной. 

- Откуда ж у тебя такое знание? - прищурился отец Тимофей.

- А в нашем роду все памятливые. Мы же, ведуньи, детям память свою передаём. Оттого и не любят нас. Боятся.   

- Говорил я тебе: общение с дьяволом до добра не доведёт.

- А ну хватит! - не выдержал Мухин. - Молчать всем. А ты, Дарья, либо подписывай, либо уходи. Другого свидетеля найдём.

- Не потерял, я вижу, ты своей хватки, Мухин. Всегда свидетелей лихо выискивал.

- Болтунья ты, Петухова. Одно слово - ведьма, - милиционер почесал нос.

Женщина усмехнулась.

- Будто и не знал?

Она вдруг хищно оскалилась и зашипела как змея. Егоров инстинктивно отшатнулся. Мухин же недоумённо посмотрел на неё и ковырнул пальцем в ухе.

- А ну-ка выметайся, - спокойно приказал он.

Но Петухова завертелась на месте, вытаращила глаза и забормотала что-то невнятное. Попадья схватилась за сердце, непроизвольно перекрестилась. Отец Тимофей выпрямил спину, а Егоров начал стаскивать с плеча винтовку. Один лишь Мухин оставался невозмутим и со скептическим выражением  лица наблюдал за происходящим. Покачав головой, словно сожалея о чём-то, он начал было приподниматься… и тут внезапно всё изменилось. Окружающий мир исчез, а вместо возникло нечто невообразимое.  

Высокий тёмный подвал. Арочные потолки тонули в дыму и копоти. Пахло потом, жареным мясом и кровью. Где-то далеко во тьме копошились люди. Доносились слабые стоны. Сквозь маленькие зарешёченные окошки под каменными сводами лился свет. В центре на коленях стояла измученная женщина со связанными за спиной руками. Из одежды на ней была только грязная ночная рубашка, из-под которой белесыми костяшками торчали тонкие голени. Рядом кряжистым истуканом возвышался невысокий человек с плетью в руке. На красном от жары лице его мерцали капельки пота, мокрые чёрные волосы прилипли ко лбу. Чуть поодаль стоял священник с чётками, подбородок его был прижат к груди, глаза полуприкрыты. Ещё дальше, возле короткой каменной лестницы, ведущей к низкой кованой двери, за маленьким столиком на табурете сидел писарь. Перед ним лежал желтоватый лист пергамена, испещрённый чернильными закорючками.

- На дыбу, что ль? - обернувшись, спросил человек с плетью у священника.

Тот поднял лицо, мотнул головой.

- Экий ты торопливый. Всех ведьм мне перекалечишь.

- Ну тогда огнём. Оно даже сподручнее.

Священник, вздохнув, приблизился к женщине. Взяв её за подбородок, поднял голову. Под глазами у неё набрякли синяки, щёки были расцарапаны, в правом уголке рта запеклась кровь. Приоткрыв губы, она тяжело дышала и дрожала веками.

- Ну что, Дарья, будешь ты правду молвить или железом тебя прижечь?

- Никакой за мной вины нету, - слабо ответила та. - Наговор это. Матушкой Богородицей клянусь…

- Ай-яй-яй, - огорчился священник. - И как это уста твои поганые святое имя смеют произносить? Да ещё и клясться? Разве не знаешь ты, что Господь Бог запретил нам клясться?

Женщина тупо смотрела на него, ничего не понимая. Пытки так измучили её, что она с трудом открывала глаза. Священник отошёл к писарю, взял пергаментный свиток, раскрутил его.

- Сказано было второго дня Марфою - кузнецовой дочерью, - зачитал он: - Сего года шесть тысяч девятнадцатого от сотворения мира собирались мы на Крестопоклонное воскресенье у Глашки Софоновой - жены гончара Ивашки ворожить да порчу наводить. Были там, окромя меня, Дашка Створова - дочка Маланьи-чародейки, да Ульянка - вдова по каменщике Потапе, Андрияновом сыне. И та Дашка показывала нам, как вызывать хвори и устраивать бедствия, как говорить с чертями и летать на метле. - Священник перевёл взгляд на пытаемую. - Показания против тебя несокрушимые, Дарья. Признайся, облегчи душу. Ведь скоро предстанешь перед Создателем нашим. С чем пойдёшь на тот свет? Избавься от лукавого, не то - видит Бог! - возьмёмся за тебя со всей силою.

- Ничего не было, - ответила женщина, с трудом ворочая языком. - Что собирались, то правда… А про хвори и прочее - всё брехня.

- Силён диавол! - обречённо развёл руками священник.

- Может, кнутовищем? - предложил палач.

- На дыбу. И калёным железом. Пока всё не признает.

Палач взялся за дыбу, а священник отступил к кадке с водой и выпил из черпака. Затем присел на ступеньки рядом с писарем.

- Уморился я с ними. А ведь только четвёртая пошла! Сколько их ещё?

- Семь, отец Тимофей, - ответил тот.

- Сегодня не поспеем. Придётся завтра сразу после заутрени начинать.

- Да что ж? Разве к спеху дело?

- Князь торопит. Чернь воду мутит, слухи разные бродят… Да и Орден под боком. Не он ли, мыслю, ведьм этих напустил?

- Слышно, у них тоже язва пошла.

- Сказано в Евангелии: поднявший меч мечом же и погублен будет.

Палач меж тем вздёрнул женщину на дыбе, отошёл к пылающей жаровне и, надев перчатки, взял штырь с раскалённым наконечником. Священник встал, приблизился к несчастной.

- Последний раз тебя прошу: искупи грехи покаянием. Признайся во всём. Скажи, кого ещё на зло подбила?

Женщина с трудом подняла веки.

- Будь ты проклят, отец Тимофей.

Священник досадливо поджал губы и обернулся к палачу.

- Приступай.

Дикий крик огласил своды пытошной. Послышалось шипение прижигаемой плоти и потрескивание тлеющей одежды. Женщина уронила  голову. Пока палач приводил её в чувство, окачивая водой, священник сделал несколько шагов в сторону копошащихся во тьме тел.

- Зрите, каково бес упорствует, - произнёс он, подняв палец: - Сие есть конец всякого, кто поддаётся сатанинскому искушению.

В ответ ему раздались всхлипы и плач.

- Прости нас, отче, - послышался женский голос.

К черной рясе его потянулись слабые руки, но священник брезгливо отступил.

- Не я прощаю, а Бог. Ему молитесь, слабые души.

Он вернулся к пытаемой.

- Признавайся, несчастная. Отринь бесовское прельщение.

- Нету больше сил моих, - прошептала женщина. - Истерзали, ироды. Всё подтверждаю. Только прекратите муку эту.

Священник прытко подскочил к столу, схватил пергамен. Бросая взгляд то на свиток с письменами, то на женщину, принялся тараторить:

- Признаёшь ли ты, что на Крестопоклонное воскресенье была у Глашки Софоновой и там смущала её, Глашку, а також и двух иных соблазнами диавольскими?

- Признаю.

- Признаёшь ли, что учила вызывать хвори и бедствия, говорить с чертями и летать на метле?

- Признаю.

- Признаёшь ли, что, побуждаемая сатаной, вместе с другими девицами, тобою смущёнными, навела моровую язву на христиан?

- Всё признаю. Только избавьте меня от муки.

Священник удовлетворённо кивнул и обернулся к писарю.

- Записал свидетельство её?

- Записал, отче.

- Сымай, - махнул священник палачу.

Тот начал медленно опускать дыбу. В этот момент раздался скрип двери, и в застенок вошёл щеголеватый человек с короткой чёрной бородой, в синих сафьяновых сапогах, коричневых шароварах, расшитых золотым узорочьем, и в перетянутой тугим ремнём коричневой же рубахе. На ремне его покачивался короткий кинжал в ножнах, инкрустированных драгоценными камнями. Все склонили перед ним головы, и только женщина, только что снятая с дыбы, слабо шевелилась на холодном, пропитанном кровью полу.

- Ну что, поп, сведал ли, сколько ведьм у нас зло творили? - спросил он, сходя по лестнице.

- Одиннадцать, князь. Это те, коих изловили. А сколько всего - Бог ведает!

- Старайся, поп, старайся! Ежли хорошо мне послужишь, я тебя перед владыкой отличу.

-  Не за корыстью, князь, гонюсь, но за выгодою людской и Божеской. Сам о том знаешь.

- Знаю, знаю… - рассеянно ответил вошедший. Он подошёл к Дарье и некоторое время с любопытством созерцал её. Та слабо шевелилась у его ног, словно издыхающее животное. - Кто такая? - спросил князь.

- Дашка Створова, - ответил священник. - От неё всё зло пошло.

- П-паскуда. Не уморил ты её, Муха? - спросил вошедший у палача.

- Обижаешь, княже. Я своё дело знаю.

- Смотри у меня! Не доживёт до костра - запорю.

- Не тревожься, князь, - благодушно изрёк палач. - Доживёт.

Князь снова обернулся к священнику.

- Зло своё признала?

- Признала.

- Хорошо. - Он наклонился к женщине, схватил её за волосы, дёрнул назад, чтобы видеть лицо. - Каково тебе с дьяволом-то было, сука? Небось знатные тебе выгоды сулил? Отвечай, зараза.

Из женского горла донеслись хрипы и тяжёлое дыхание. Глаза её были закачены, спёкшиеся губы дрожали от боли.

- У, сатанинское отродье, - с ненавистью бросил князь, отпуская её голову.

Женщина с глухим стуком упала на пол.

- А там у тебя кто? - показал князь на копошащиеся во тьме тела.

- Присные этой чертовки, - сказал священник. - Те, кто по слабости своей не устояли перед искушением и, поддавшись лукавому соблазну, разнесли язву по улицам.

Князь дёрнул щекой, кулаки его сжались, он сделал шаг вперёд, но спохватился.

- Прикованы?

- Прикованы, княже, - ответил палач.

- Хорошо.

- Позволь, князь, вопросить тебя, - вновь подал голос священник.

- Давай.

- Как с добром ведьминым поступить? Раздать людям, перевесть в казну или спалить?

- Поступай как знаешь. Мне до этого дела нет.

- Благодарствую.

Князь сделал несколько шагов к выходу, но вдруг остановился и положил руку на плечо отца Тимофея.

- Молись, поп. Усердно молись! Чтобы и духу здесь дьявольского не осталось. А уж я за тебя перед владыкой похлопочу.

Священник поклонился и ничего не ответил. Князь вышел.

Картинка опять смазалась, зарябила, краски смешались, и сознание присутствующих мгновенно перенеслось обратно в избу отца Тимофея.

Милиционер растерянно переглянулся со своей жертвой. Казалось, оба только что очнулись от глубокого сна. Мухин зажмурился, помотал головой.

- Никак в дрёму потянуло? - с улыбкой спросила его Петухова.

Она быстро наклонилась к листку с протоколом и подписала его.

- Доволен теперь, Мухин?

Тот исподлобья глянул на неё, подвинул к себе бумагу, проверил подпись. Затем поднял глаза на попадью, сказал внезапно севшим голосом:

- И вы подпишите, гражданка.

Та приблизилась, не глядя поставила закорючку и вдруг заголосила, кинувшись на шею супруга:

- Ой на кого же ты нас оставляешь, родимый!..

Мухин поднялся и, покачнувшись, сделал шаг к двери.

- Пошли, отец, - велел он священнику.

Откуда-то выскочили двое маленьких ребятишек, остановились в недоумении на пороге комнаты.

- Увозят отца-то вашего, - горестно воскликнула мать. - Попрощайтесь с ним. Может, и не увидите больше.

У детей страдальчески исказились лица. Закричав, они подбежали к отцу, обняли его. На священника было страшно смотреть. Он то целовал детей, то обнимался с женой, то вытирал наворачивающиеся слёзы. Наконец,  встал, окинул покрасневшими глазами комнату. Дарья заносчиво поглядела на него, и священник смутился.

- Ну ладно, ладно, не убивайся, Дуня, - тихо попросил он супругу. - Может, обойдётся ещё…

По одному все вышли на крыльцо. Попадья всё ревела, не желая отпускать мужа, Дарья насмешливо поглядывала на неё.

- А знаешь, почему я к тебе с доносом пошла? - вдруг тихо спросила она Мухина.

Тот опасливо покосился на неё.

- Потому,  - продолжала Петухова, - что ты - государев пёс. Каким был, таким и остался.

Милиционер сглотнул накатившую слюну, повернулся к задержанному.

- Ну всё, попрощались, и будет. Вы за нами не идите, гражданка, - сказал он попадье. - Мы на телеге.

Бабы, собравшиеся у плетня, с сочувствием взирали на происходящее.

- Что ж это, увозите нашего батюшку? - спросила одна.

- Увозим, - подтвердил Мухин.

- За какие ж это прегрешения?

- Начальство знает, за какие.

Он хорохорился, пытаясь унять страх перед доносчицей. Выйдя со двора, сел в телегу, а его подчинённый остановился у забора, поджидая задержанного.  

- Ну так что, вещички-то я возьму? - напомнила Петухова. - И корову. Она мне позарез как нужна.

Мухин смерил её злобным взглядом и махнул рукой.

- Делай как знаешь.

Петухова повернулась к попадье.

- Вы не тревожьтесь, Татьяна Сергеевна. Не оставим вас в печали. Поможем. Правда, бабоньки? - спросила он у остальных.

Те окружили попадью, стали её утешать. Священник сел в телегу, положил рядом узел.

- Не поминайте лихом, люди добрые! - крикнул он, осеняя всех крестным знамением.

Сельчане кланялись и желали скорого возвращения. Дети снова кинулись было к отцу, но попадья придержала их, не выпустила за плетень. Она была страшно бледна, слёзы градом катились из глаз. Женщина не утирала их, только всхлипывала.

- Но, пошла, - крикнул Мухин, стеганув поводьями лошадь.

Та побежала рысцой по неровной пыльной дороге. Из соседних домов выходили крестьяне, провожали священника взглядами. Кое-кто крестился.

До самого леса ехали молча. Слышался только стук копыт да вздохи Егорова. Телегу трясло на колдобинах, седоки подпрыгивали, больно ударяясь ляжками о оглобли. Затем священник вдруг произнёс, не оборачиваясь:

- А знаешь, что свербит на душе? Мы с тобой одного поля ягоды. Вот что она хотела сказать, сведя нас вместе.

Мухин покосился на него и ничего не ответил. До самого города больше никто не проронил ни слова.