ПАМЯТЬ МЕСТНОСТИ

Коридор был ужасающе пустым и холодным. Нет, воздух был прогрет до вполне комфортабельной температуры, а в небольших нишах, расположенных через равные промежутки, находились редчайшие, драгоценнейшие предметы искусства, за которые любой музей из всех, что когда-то существовали, отдал бы, не раздумывая, половину своих сотрудников, но уюта все равно не чувствовалось. Вместо пышной игры древних времен, вместо драгоценного калейдоскопа из безумной мешанины эпох получилась все та же безрадостная тоска и унылая серость. Право, никогда еще ни одна мысль не получала столь бездарного воплощения, одновременно обретая неимоверно роскошное обрамление. Вместо фонтана тысячелетней керамики, и бессмертного нефрита, взамен благородства мрамора и трепетной теплоты картин, варварского великолепия славян и схематичной изысканности Египта перед глазами все равно стояли мутные графитовые мазки заброшенности и выцветшие кляксы казенного неустройства. Скрипнула тяжелая дверь, изготовленная из монументальных врат какого-то индийского дворца, и от истинного своего богатства выглядевшая еще более лживо, чем даже будь она дешевой подделкой. Впрочем, подделок тут не держали…

- Двигай сюда! - приглашающе махнул рукой Шаня, бодряк и жизнелюб, где-то в развалинах погибших чаяний потерявший начало своего уменьшительно-ласкательного имени.

Я, неловко чертыхаясь, пробирался сквозь беспорядочно сидящих Видящих. Кресла наполеоновских времен, троны почти всех европейских владык, невероятные нагромождения драгоценных металлов, искрящиеся россыпи самоцветов, лощеная желтизна слоновой кости, россыпи мехов служили для Видящих, восседающих на них с небрежным видом, привычной и обыденной мебелью, ставшей рядовой и давно обжитой. С удивлением покосившись на прорезное павлиноподобное великолепие, всеми своими многотонными лапами вцепившееся в зеркальную полировку пола (когда был тут в последний раз, его еще не притащили), облегчённо выдохнул и тихо обложил Шаню, выбравшего не самое удачное место. Облегченно плюхнулся на подвернувшееся сидение, мимоходом потревожив и получив в ответ осуждающий взгляд от сидящего рядом паренька в инвалидной коляске.

Торопливо поздоровавшись, Шаня тут же наклонился ко мне, и принялся вдохновенно сливать в моё ухо новости, слухи, предположения и пикантные историйки, не делая перерыва, и искренне не замечая между ними никакой разницы. Честно потратив на него почти минуту, я пришёл к выводу, что моё стодневное вынужденное отсутствие не ознаменовалось сколько-нибудь важными новостями, и с чистой совестью отключился. Как рассказчик, Шаня был на высоте, обладая счастливой способностью любую нудотень, в ином изложении непременно вызывающую желание уснуть, предварительно убив повествующего, подавать под новым, оригинальным соусом. Талантливый Видящий, безоблачная душа, умудрявшийся в самых отвратительных условиях чувствовать себя "завсегда везде ништяк", был приятным жизнерадостным исключением в этом сером и унылом сборище.

Мои глаза быстро, на профессиональном уровне "остригли" присутствующих. Впереди, небрежно раскинувшись на оттоманке, имеющей непосредственное отношение к Сирии очередного дремучего периода, с видом скучающей императрицы (или кто там у них был?), возлежала Мастя. Воспоминания, жестоко мстя за неосторожность, тут же больно ударили меня, заставляя торопливо отвести взгляд. Ба, сто лет, сто зим, на длинной лавке, явно позабытой здесь строителями с самого момента возникновения Убежища, сидит Дим, привалившись к исписанной неприличностями металлической стене челнока. Отстраненный вид выделял его даже среди давно ко всему равнодушной толпы. Неужели стал кандидатом в Помощники? Вглядевшись, я похолодел и непроизвольно сжал кулак. Он уже Помощник! И саквояж при нём. Друг, единственный, с кем я дружил до Кошмара, выживший назло ему, и пять лет живущий после. Мда, дела… Для Масти, судя по тому, как старательно она смотрела куда угодно, только не на него, эта трансформация новостью не являлась.

Собрание началось. На подиум взошли несколько Высоких Видящих, расселись и потребовали тишины. Позади них безликой многоногой и многорукой массой затолпились сотни клерков с пачками запечатанных конвертов, означающих задания для многих из здесь присутствующих. И для многих являющихся судьей, выносящим приговор, и палачом, приводящим его в исполнение одновременно. Как всегда слово взял статистик-хроникёр, и, заботясь только о том, что бы ненароком не взглянуть в глаза находившихся перед ним, монотонно забубнил об итогах, задачах, проделанной работе и потерях. Лишенные эмоций, переполненные мелочным беспокойством, скукой и боязнью, слова серой паутиной тянулись с подиума, но, изначально безжизненные, бессильно таяли в мутном тумане чужого уныния. Впрочем, я был настолько ошарашен, если не сказать потрясён, увидев Дима (вообще-то он Дмитрий, а отчество - Вадимович, но как-то так получилось стать ему Димом), что перестал слушать докладчика еще быстрее, чем до этого Шаню. Надежно забаррикадировавшись от реальности, я плавно погрузился в пахнущую терпкой горечью весну четырёхлетней давности, вернувшую смысл в мою жизнь и подарившую любовь.

Мою первую и последнюю любовь. Любовь безумную, болезненную и мучительную.

Мы с Димом тогда познакомились с Мастей и .... Маташей. Моей Маташей. Когда год назад Маташа "закончилась", то воспоминания о ней я пытался задвинуть на самые задворки сознания, чтобы не сойти с ума. Зря.

Та весна была первой после Кошмара. Когда немногие выжившие, очнувшись от шока и вернув себе способность мыслить, принялись подводить итоги и подсчитывать нанесенный урон, они были сильно удивлены, узнав, что на Земле ещё оставались места, не затронутые им. Сначала в горах. Потом высоко в горах. Потом очень высоко.

Мы с Димом отдыхали после второго задания на Гималаях. Эти места никогда не разрабатывались для добычи полезных ископаемых, и потому не имели искусственных пустот, что оставляло некоторую надежду на использование их для "нормального" существования. За несколько лет до Кошмара из недр земли изъяли последние крохи нефти, газа, угля и руды, и человечество, недовольно ворча и лениво почесываясь, было вынуждено полностью перейти на их заменители. Все было вовсе не так плохо. Синтетических энергоносителей имелось в достатке, точно так же, как и их экологически чистых природных конкурентов. Да и космос, исхоженный вдоль и поперек, давно перестал быть чужим. Были даже найдены целые три планеты, вполне пригодные для проживания, с огромными запасами всего необходимого. Но люди не особенно торопились покидать свою порядком изгаженную колыбель. Зачем? Не важно, что население перевалило за десять миллиардов – зато войны полностью прекратились. Для сельского хозяйства не осталось места - генная инженерия вкупе с лабораторным синтезом обеспечили полный достаток. Тем более что как вскоре выяснилось, первые поселенцы на новых планетах, множась и дичая, вовсе не жаждали пополнения с материнского мира. С головой погрузившись в увлекательные игры за власть, они не смогли придумать ничего лучшего, как объявить себя императорами, королями, султанами, суфиями, сегунами, и целой россыпью псевдоаристократов калибром поменьше. Учитывая тот факт, что вновь прибывшие, даже если и не погибали сразу, как только ступали на негостеприимную почву, то неизменно попадали в рабство, становилось ясно, почему оставлять Землю охотников как-то не находилось.

А потом произошёл Кошмар. Магма, доселе мирно дремавшая в глубине Земли, по непонятным причинам взбунтовалась, и начала подниматься наружу, благо, что ничего ей не препятствовало – к тому времени внутренности планеты были сплошь пронизаны бесконечными сетями тоннелей, скважин, шахт и выработок. Температура судорожными скачками принялась повышаться, торопливо ставя новые и новые рекорды. Вода стремительно испарялась, почва корёжилась и нагревалась, ландшафт менялся с пугающей быстротой.

Флот, о существовании и предназначении которого наконец соизволили вспомнить, без сна и отдыха отправлял в огромных количествах на новые планеты "горелые пятки" (окончательно запутавшись в национальностях и рангах беженцев, космолётчики в конце концов так стали называть всех). Напуганные перспективой сгореть заживо, люди, отбросив многовековой балласт цивилизации, покорно приняли феодальный строй новых миров. Войны, надежно забытые на родной планете, там забушевали с новой силой, получив неожиданный стимул. Нагрянувший передел власти и все ему сопутствующее породили кровопролитнейшие бойни, изрядно проредившие ряды как вновь прибывших, так и аборигенов, быстро оправившихся от подобной неожиданности. Оставшиеся в живых, подсчитав потери и переведя дыхание, принялись кроить вселенную согласно собственным представлениям об идеальном существовании.

Первая планета заимела название "Последний Рейх" – со всеми вытекающими из названия последствиями. Вторая, размером не уступающая Земле, недолго думая стала "Третьим Римом" и спешно готовилась к военным действиям с первой. Третья, потеряв в междоусобицах три четверти всего населения, объявила у себя коммунизм и прекратила принимать транспорты с беженцами, для наглядности уничтожив несколько приблизившихся на досягаемое расстояние.

Бурлящая масса, безжалостно расплавив и жадно переварив все попавшееся ей на пути, быстро превратила Землю в безжизненную пустыню. И лишь изредка жалкие полотна изжеванных облаков, неуверенно встающие над пыльными горизонтами, показывали, что от вскипяченных океанов еще что-то осталось. Извергающимся вулканом стал почти весь земной шар. Пылающая колыбель, умирая, успела уничтожить почти всех из населявших ее миллиардов. Девять из десяти оставшихся, содрогаясь от ужаса, покинули её пределы. Но те, кто затаился в горах, отклонив призрачную надежду выжить в мирах, стремительно погружавшихся в пучину междоусобного хаоса, вовсе не были самоубийцами.

Началось все с того, что один светлый ум придумал выход. Точнее, он придумал некое лекарство, странную, невесомую, прозрачную субстанцию, будоражащую воображение, возбуждающую память, обнажавшую дремлющие прежде возможности мозга. И в частности, наделявшую способностью "видеть". После череды опытов было вынесено решение о создании группы людей, чьей карой, вознаграждением и приговором было обретенное умение. Зачем?

Оставшиеся транспорты и людей решено было отправить на поиски новой, четвёртой планеты. Времени было немного, но часть одержимых с воспаленными блестящими глазами, воодушевляясь новой идеей, безоговорочно пошла на осуществление этого безумного плана. "Видящие", гонимые проснувшимися способностями, могли обнаруживать, запечатлевать, сохранять сначала в себе, а потом и в специальных "сферах памяти" прежний облик Земли. Природу, людей, взаимоотношения, строй, уклад, знания, традиции, религии. И сохраняли. Сферы были полны радужных фантомов восходов и закатов, которым больше не было места на обезображенной планете, чернильного кипения давно испарившихся туч, дыхания ветров умирающих континентов, переливающихся полотнищ Северного сияния, ювелирной пелены вьюг… всего того, что было уничтожено одним махом взбесившейся стихией без малейшего сожаления и права на восстановление.

Всю планету кропотливо поделили на квадраты. К каждому квадрату прикрепили Видящего. Наложили получившуюся сетку на карту уходящей Земли, наскоро разобрались с местами "докошмарного" проживания невольных добровольцев, и затем распределили получившихся специалистов по квадратам. Вот с тех пор, мы с Димом и начали носиться на челноках над своими "родинами". С помощью лекарства, творящего в нашей крови странные вещи, ловили бледные следы улетучившихся эманаций, остатки выцветших видений и призраки чувственных порывов, когда-то бывших острыми и болезненными, но теперь изрядно утративших свои качества. Запоминали, а потом, впадая в транс, сливали всё "увиденное" в бездонные хранилища.

Добровольцы быстро разобрались со старушкой Европой, Африкой, Австралией, Северной и Южной Америками. Англичане, пылая патриотическим рвением, даже сделали "дубль" памяти своих островов. Океанией пришлось пожертвовать, поскольку не обнаружилось ни одного представителя для "видения" из тех мест. Оставалась Россия и Азия. Громадные дикие просторы и, почти полное отсутствие оставшихся в живых. Нехватка людей стала усугубляться копящейся наравне с воспоминаниями усталостью. Усталостью бесконечной, мучительной и неуправляемой. Настолько тяжелой и беспросветной, что даже чудодейственное снадобье начало потихоньку пасовать перед ней.

Вот тогда-то и появились Помощники. Немо присутствуя за спиной у "видящего", они приходили на помощь только тогда, когда вновь обретенные способности, не выдержав напряжения, сдавали позиции. А времени оставалось все меньше.

Внезапно резкий шум отвлёк меня от экскурса в былое. Я вскинулся и ошалело завертел головой. Слева от меня один из клерков навис над пожилым мужчиной. Вскрытый конверт с заданием лежал на полу, придавленный его ногой.

- Нет! Не-е-ет! Я не хочу снова туда! Там нет ничего! Никаких воспоминаний! Там пусто, совершенно нечего взять! Мы с Помощником сделали всё! Всё! Я еле выжил! Там ничего нет! Пожалуйста! - дёргаясь всем своим тучным телом, и брызжа слюной, кричал мужчина. Пустой рукав его комбинезона, развернувшись, раскачивался из стороны в сторону.

Я потупил взгляд. И такое тоже бывает. Мужчину вывели, собрание продолжилось. Конверт с пола исчез. Шаня, скороговоркой комментировал увиденное соседке, подтянутой, строго одетой даме с чёрной повязкой на глазу. Меня же вновь закрутило в спасительном водовороте воспоминаний.

Гималаи. Эверест. Снег. Воздух – дыши – не хочу. Ребяческая вера, что всё пройдёт и Крыша Мира устоит. На крайний случай оставалась еще Джомолунгма. Там-то я и Дим познакомились с двумя девушками. Настя и Наташа. Одетые в две одинаковые жёлтые футболки с красными буквами М, за что Дим сразу их прозвал Мастя и Маташа. Тоненькие, русые, лучистые. Доверчивые, как щенята, начинающие Видящие, еще не затронутые безжалостной нагрузкой, были быстро очарованы Димом. Я быстро и твёрдо стал вторым номером. Мастя моментально влюбилась в Дима, я - в Маташу, Дим.... наверное, тоже в Маташу, скорее всего из-за её недоступности, а она... она просто была слишком молода и чиста. Девочка одним своим присутствием дарила нам еще недавно надежно забытую радость жизни и сумасшедшее желание ее обладания. Пикники в присутствии самой Матери Жизни, единственной из всех земных гор, еще сохраняющей почти нетронутую белизну, прогулки, разговоры, смех, танцы. Дим, стряхивая с себя навязчивость Масти, ходил перед Маташей петухом. От его выдуманных и ловко рассказанных "подвигов" у меня вяли уши. Я даже не ревновал, тем более что все равно шансов у меня было не много. Рядом с ней, с небесным ангелом, позабытым жестоким небом на умирающей планете, мой словарный запас немедленно начинал катастрофически убывать вплоть до знаков препинания. Немея, я мычал, сопел, злился и украдкой любовался своей девочкой. Мастя - дулась на Дима, Маташа - цвела. Я краснел и мечтал. Дим - витийствовал. Он мне так потом и не признался, любил ли её по настоящему, или просто жил последним днём. То были самые счастливые сто дней в моей жизни. Мои самые несчастные дни.

Следующий год я был в ударе. Все задания исполнялись, словно сами собой, и вынужденное присутствие постоянного наблюдателя вместе с его неразлучным саквояжем казалось чем-то далеким, абстрактным, не имеющим ко мне никакого отношения. Девчата работали значительно севернее, но место нашей дислокации оставалось прежним. Диму однажды-таки пришлось воспользоваться услугами Помощника, после чего он разом потерял весь свой жизненный напор. Воспользовавшись этим, Мастя наконец добилась своего.

Маташа же начала быстро "заканчиваться". Полёт - лазарет. Полёт - лазарет. Один только я навещал её там, раз за разом погружаясь в атмосферу отчаяния и боли. Каждый вылет завершался контактом с Помощником, после чего очередной визит в больницу становился все продолжительнее. Задвинутое Димом красноречие вернулось ко мне. Я часами сидел возле неё. Кормил, веселил, врал. Плакал навзрыд в утопающих в роскоши и одиночестве коридорах. Требовал Высоких Видящих оставить её в покое. Безрезультатно. Нас было мало, и с каждым уходящим днем оставалось еще меньше. Требовалось "запомнить" Землю всю, без остатка. Глотая слёзы, я натягивал маску веселья и шёл к ней. Маташа, совсем еще девочка, глядя в безжизненный потолок, неуверенно говорила мне, что не знает, что такое любовь, но ей приятно. Мне было достаточно и этого, остальное я дорисовывал сам. Она несмело целовала меня. Я таял. Чувствуя, что нужно время для зарождения настоящей любви, я лишь бессильно сжимал кулаки. Любовь - искренняя и навсегда, я исступлённо хотел этого. Но времени не было. Мы оба это знали. Задания участились, и не до конца выздоровевшую Маташу отправляли вновь. И вновь. И вновь. И из одного полёта она просто не вернулась.

Наверное, тогда я "сгорел". Я попросился на то место где она "закончилась", но не почувствовал ничего. Ни-че-го. Не моя местность. Вот так.

Сразу попросил себе для заданий Помощника (мой куда-то делся – сказывалась репутация везунчика). Наступил странный период. Я сутками работал, лишь изредка выныривая на поверхность сознания, я тут же начинал терзать себя размышлениями на тему "что было бы, если бы не было Кошмара". Сам потерянный, Дим тормошил меня и возвращал в реальность, в которой мне почти не за что было зацепиться. С Мастей он расстался. Потом было новый "пустой" полет, Помощник, и месяц в лазарете. Никто меня не навещал. И вот я на собрании.

Вздрогнув, я открыл глаза и уставился на лист с заданием, невесомо лежащий на коленях. Бесцветный клерк заискивающе улыбнулся и быстро пошёл прочь. Шаня исчез. На вскрытом конверте с издевательской четкостью со всеми подробностями отпечатался след каблука. Похоже, мне досталось поручение, от которого впал в истерику тот пожилой мужчина, пропавший вместе с моим разговорчивым другом. Его квадрат был примерно в моём районе, и только безразличие, апатия и восстановление в лазарете, явились виновником того, что я не познакомился с ним поближе. Да-а-а! Даже не знал, что такая деревня существует. И это всего километрах в ста от моего родного города. От моего бывшего родного города. От моего бывшего родного бывшего города. "Помощник предоставляется в обязательном порядке" - от этой приписки в углу листа с заданием мне стало холодно. "В обязательном" означало только одно - задание должно быть выполнено. Любой ценой.

Любовь моя, сама цель, смысл моей жизни были уничтожены, смяты и исковерканы уходом Маташи, но оставался ещё и долг. Я встал и подошёл к гигантской карте стремительно исчезающей Евразии. Мда, долго же я провалялся в лазарете! Белых квадратов почти не осталось. В районе моей малой родины в наличии только один, "квадрат №100" да и то, по-видимому, именно тот, что был назначен в задании. Учёные утверждали, что все сферы памяти будут копироваться. И их, невзирая ни на что, попробуют передать на три бесящиеся от собственной ненависти планеты. Что бы там ни было, но новая-то пока не найдена, и нужно использовать любой шанс. Быть может, кого-нибудь и тронет этот отчаянный жест. На худой конец, память о Земле останется у всех. Но в любом случае ставка невероятно высока. А в будущем я себя все равно не видел. Хоть работник, хоть воин из меня одинаково никакой. Уже никакой.

Зайдя в стерильную каюту лазарета лишь для того, чтобы убедиться, что фотокарточка с лицом любимой не забыта и покоится в нагрудном кармане комбинезона, я выглянул в иллюминатор. Страшный вид. Одинаковый и безысходный. Уже и горы начали сдавать. Но все равно Джомолунгма продержится дольше всех. Потому что она последняя. Горько усмехнувшись - "назад пути нет, а впереди ничего не ждёт", я направился к указанному в задании челноку.

Командир челнока, не выспавшийся и хмурый, хрипло доложил, что всё уже готово, Помощник на борту и можно вылетать. Я безразлично кивнул. Знакомиться, или общаться с уже знакомым Помощником желания не было. Привычно раздевшись догола, я откинулся в кресле. Стартовали. Попытался вновь нырнуть в выдуманный мир, где живёт только она и я, не получилось. В голову лезла всякая дрянь. Запищал зуммер. Значит прибыли. Челнок снизился, и стало заметно жарче. Я открыл глаза, привычно разыскал пузырёк с лекарством для "виденья", выпил горьковатую жидкость, опустил кресло до состояния "лёжа", рукой взялся за шероховатую сферу, закрыл глаза и сосредоточился.

Ничего. Совсем ничего. Почти ничего… Наконец, сначала слабо, осторожно, словно опасаясь чужого присутствия, затем все смелее невидимые нити посторонних эманаций щекочуще прикоснулись к подкорке. Вихрь давно пережитых эмоций и воспоминаний закружил меня. Как тускло. Что за место! Пьяная драка. Свадьба с мордобоем. Трактор, утопленый в пруду. Не приносящее никому радости жалкое торопливое соитие в стогу сена. Пыльно и колко. Слёзы избитого отцом ребёнка. Поджог. Радость от пожара. Безумные гонки на мотоциклах. Всё не то! Где то тоненькое ощущение счастья, любви, радости? Хоть чуть-чуть. Я потом подхвачу и раскручу это, и увижу место настоящим взглядом. Я могу, только дайте мне эту возможность! Пусть даже самую слабую, почти нежизнеспособную, я все равно смогу! Мне бы только удовольствие какое уловить, а не дешевое, бросовое, мелкое удовлетворение. Где восторг от неистового дождя, в бурном кипении мешающего небо и землю, где распирающий грудь ветер, плотный до боли и переполненный острыми ароматами, где ласковое утреннее солнце? Тут что, не люди жили? Знали бы вы, что вас ждёт. Вот уроды! Я напрягся, и нырнул в более низкие воспоминания.

Бойня. "Белые" и "красные", сын против отца, брат против брата. Горящие дома. Голод. Жадность. Похоть. Смерть.

Ещё ниже. Кочевники с гиканьем на малорослых лошадёнках тянут на арканах изодранных пленников.

Ещё ниже. Степь. Лес. Никого. Ещё ниже (в голове злорадно вздохнула, и зашевелилась, расправляя когти, боль) торжество динозавра, раздирающего на куски своего сородича. Содрогаясь от чужой ненависти, я закричал. Кто-то тронул меня за плечо. С трудом разлепляю веки. Дим. Глаза в пол лица. И тихий шелест слов:

- Это наше последнее задание! Земля на пределе! Сразу после него погрузка!

Смеюсь, и шепчу в ответ:

- И что дальше? Мне всё равно!

- Мне не всё равно! - кричит Дим, - Я ещё хочу увидеть будущее. Хочу пройтись по траве, понюхать цветы, выпить чистой воды....., - он замолкает, слёзы капают на моё лицо.

"Дим, друг Дим - живи, раз хочешь".

- Тогда помоги мне! - требую я.

Слышу жадный скрип раскрываемого саквояжа. Звон, обжигающе холодный звон инструментов, торопливо раскладываемых на столе. Приказывая себе не думать о том, что будет дальше, вновь соскальзываю в память умирающей местности. Изнасилованной, попранной, и испоганенной настолько, что во всей ее истории было не найти светлого момента. Сколько не старайся. Может быть, боль позволит мне отыскать выход, и заново воссоздать этот несчастный кусочек Земли...

Меня смущает и степь и лес, я вижу, величественное и непокорное пространство, но нет людей, через эмоции которых можно наполнить сферу памяти. А если.....

- С чего начать?! - мой друг сейчас сорвётся.

Я задумался. Левой руки уже нет. Пальцы на ногах тоже отсутствуют. Удалены четыре ребра, больше не получится, не позволят легкие. Грудь вся истыкана иглами, и во многих местах лишилась чувствительности, ягодицы - тоже. Бока с частыми надрезами.

- Ногу! - выдыхаю я.

- Какую?! - сколько боли в этом слове.

- Всё равно! Быстрее! - проваливаюсь в память места, ожидая ослепляющей вспышки.

Ледяным прикосновением листообразное жало скальпеля взрезало кожу, и погрузилось в податливо задрожавшую икру. Ответная мучительно жгучая волна прокатилась сквозь сознание, и очистив от мутного пьяно-беспомощного тумана, открыла новую картину, которой не было места в прежней жизни.

Степь и лес. Я и Маташа. Мы одни на этом клочке будущих воспоминаний. Я сам создам историю этого места. Я наполню сферу памяти своими мечтами, и не будет в ней видения лучше, чем то, что сейчас оживало перед моими глазами.

Скальпель рывками (друг, не волнуйся, помягче) режет мою плоть, и мы все ближе…

Пока лезвие двигалось сквозь ногу, я уже построил домик, покрыл его камышом и бездонным небом, наполнил теплым светом и страстью, а в особо острой вспышке боли появился огненный закат, и до предела напитанные золотом вечерние облака. Она, бесконечно прекрасная, любимая, недостижимая, и навсегда только моя, стоит возле домика, приложив ладонь к глазам. Ждёт меня.

Взвизгнуло, и в панике забилось отчленяемое сухожилие. Надо торопиться.

Колыхнуло безбрежной звездной россыпью. Мягким ковром расстелилась густая трава, волнуемая налетевшим свежим ветерком. Я тут, я спешу к тебе, девочка моя! Острый степной запах щекочет ноздри. Ещё немного, и еще, и она легко срывается с места и бежит мне на встречу.

Моя бывшая левая нога падает на пол. Хриплю:

- Дальше!

Бесконечно нежные объятия. Поцелуй. Прохладные губы, полураскрытый рот. Легкое дыхание. Упруга и легка. Любимая.

Из-за неосторожного движения кровь из бедренной артерии бьёт фонтаном. Сознание уходит. Нет, еще рано. Назад.

Река. Тихая, спокойная, ленивая речка. Вода, как зеркало неба, когда тихо, и живая, дышащая миллиардами бархатных фонтанчиков навстречу проливным дождям. Девочка выходит на берег. Тело в бисере прозрачных капель. Глаза сияют. И зовут.

Изгибаюсь и толкаю Дима. Не раскрывая глаза, сажусь:

- Бери сферу!

Он послушно, свободной рукой берёт её. Содрогается от неистового напора подаваемых мною ощущений. Мысленно умоляю - "Если не успею, закончи!" Он слышит.

Кладу оставшуюся руку поверх его, вооруженной скальпелем, и надавливаю сильнее. Мне нужно больше.

Травинка, прилипшая к щеке. Учащённое дыхание. Капелька пота над её верхней губой. Глаза блестят, и затягивают.

Я веду своей рукой скальпель. Дим всё видит вместе со мной. Он дрожит и наваливается на меня. Я почти теряю остатки сознания и нить жизни. Ну же... Самое главное.

Дим кричит: - Я люблю тебя!!!

Она шепчет: - Я люблю тебя.