Алексей Кацай

Димон – друг демонов

Вообще-то, друзья звали его Димоном. Ещё со времён учёбы в Гременецком летном колледже. Откуда было два пути. Или, не обременяя себя более грузом знаний, - пингвином-наёмником в корпоративный флот. Или, пройдя перегрузки в две-три смежные специальности в региональных астроцентрах, - филином в Космическое Агентство ООН. «Космон» в просторечии. Самое интересное заключалось в том, что второй путь, более сложный, выбирали исключительно раздолбаи и сорвиголовы, которых в колледже видели только на тренажерах, а не в учебных аудиториях.

Хотя гонорары у пингвинов были на порядок больше, а жизнь на два порядка комфортнее.

Димон же раздолбаем был не из последних. От этого не спасало даже его домашнее воспитание и то, что в детстве бабушка ласково звала его «Дымця», а мама до сих пор – «Дмитриком». Впрочем, что такое «детство»?! Когда оно было? Неимоверное количество марсианских солов тому назад. Занавешенных тонкою, как сигаретный дым, здешнею рыжеватою дымкою. Холодною и печальною. 

Там, в этой дымке растворялись и хай-тек днепровской набережной Гременца, и резные берега Псла в бабушкиных Китоврасах с почерневшим от древности заброшенным мостом через речку. Под ним был омут, и там жили утопленники. Потому детворе ходить туда запрещалось. И от этого прогнивший мост был неимоверно притягателен для неё. И для местных пацанов, и для городских. Дымця-Дмитрик исключением не был.

«Омут! – мысленно фыркнул Димон. – Утопленники!.. Фантазии гоголёвские… А тут – бредберёвские… Марсиане с аэлитами, блин! Детство космонавтики. В памперсах».

Справа из-за дюн выкатывалась матовая горошина Солнца. Слева густые тени стекали в глубокий каньон. Сзади безжизненная пыль вскипала движением пухлых колёс-каракатов баггера. Но даже они не оживляли её. А где-то за две-три сотен миллионов километров от этого мёртвого мира окончательно разваливались балки полуразрушенного моста через полузабытую речку полуденной украинской глубинки. Тоже умирали.

- Димон, - зашелестело в наушниках, - чего замолчаль?

- Замолчаль, - передразнил Димон акцент Хельмы, - потому как от стрекота усталь карячей финской тефушки. Ты когда правильно меня называть будешь?

- Никогдя! – засмеялись наушники. – Потому что английская словоформа дольжня соответствовать украинскому психосодержанию. Печальний Димон… ой!.. Демон!.. Сбилася. – А потом женский голос продекламировал Лермонтова почти без акцента: - Печальный Демон, дух изгнанья, летал над грешною землёй…

- Что изгнанья, это точно, - вздохнул Димон. – Нам до возвращенья из этого самого изгнанья ещё целых три месяца.

- Всего каких-то три месяца, - поправил в наушниках оптимистичный Санька. У них в Самаре, вообще, все какие-то такие, оптимистичные. – А до старта, вообще, всего ничего. «Бредбери» уже, считай, на орбите.

- До выхода «Бредбери» на орбиту осталось трое суток восемь часов тридцать семь минут, - влезла в разговор педантичная Бао Жэй. – Или в солы перевести?

- Это ты командору Гарри переведешь, - буркнул Димон своим микрофоном, встроенным в гермошлем. – Это командор Гарри у нас всякие термины марсианские любит. А посидел бы тут хоть разочек, вместо мотания по трассе туды-сюды, может, разлюбил бы немного. Балерун.

Димон чувствовал, что неправ в своем раздражении. То на Хельму, то на Бао Жэй. Ведь причем тут девчата? Или чернокожий Гарри? Он просто устал. И еще… Еще завидовал американцу, который сравнительно недавно нюхал Землю в отличие от них, базового экипажа экспедиционного корпуса Космона. «Филинов в дупле» в просторечии. Но… Но каждый сам выбирает свой путь. Выверенный судьбой и начальством.

- И вообще, - попробовал выпустить пар Димон, - что там на пеленге? Разболтались, понимаешь.

- На пеленке три километра-а, - певуче протянула Хельма. - Через триста метров каньон – вправо, ты – влево. Сто сорок до гребня дюн. Дальше спуск. И километр восемьсот – прямой видимости.

Почти два километра прямой видимости – это плохо. Но со всех других пеленгов подход до взбесившейся станции еще более длинен. И, соответственно, более продолжителен. Покачиваясь на открытом сидении, Димон постучал толстым пальцем перчатки по экрану навигатора. В этой зоне он не должен был работать. И не работал. На заставке улыбались Франческа и трехлетний еще Максимка. Димон подмигнул жене и сыну.

А, может, прав был Санька, когда предлагал не париться и дождаться смены? Да и передать носатому насмешнику Мойше все возникшие проблемы. Пусть над ними понасмешничает. Однако Димон с этим заманчивым предложением не согласился. Упрямым раздолбаем был Димон. Тем более, пока та смена высадится, пока адаптируется, пока то да се, а дорогущая станция будет заниматься не поставленной задачей, а бесконечным обстрелом юрких марсианских вихрей. Это переклинило её так. Причины дистанционно установить не удается.

Короче, решил Димон лично этой строптивицей заняться. Наставить свихнувшиеся электронные программы этой мадам на путь истинный. Вот только до них, до программ еще добраться нужно было. Через зону прямой видимости защитной системы. И неизвестно, как поведет себя эта самая система при виде движущегося баггера. Ничего страшного, конечно, не будет, но электрочасть повредить может. И страховки нет. Поскольку вторым аппаратом дяди из Космона строго-настрого рисковать запретили. 

В принципе, особого риска не было. Это все понимали. Откуда риск в строго регламентированной программе марсианских исследований? Сплошная бюрократия.

Димон непроизвольно оглянулся назад, на багажник, до отказа забитый умницей Бао Жэй всеми возможными и невозможными запчастями. Два вихря, замысловато кружась вокруг друг друга, обогнали его справа, взбираясь на гребень ближайшей дюны. Взобрались. Почти мгновенно за гребнем полыхнуло, неестественным для Марса, индиговым пламенем. Вихри словно на стену натолкнулись. Зашатались, рассыпаясь песчинками нижних частей мутных столбов и исчезая в палевом небе облачками частей верхних.

В наушниках что-то охнуло. Коротко и испуганно. Кто-то из девчат, что ли?  Еще один небольшой вихрик возник прямо по курсу, неуверенно покачиваясь почти на месте. Двое других, метров по сто высотой, возникли немного дальше и двинулись ему навстречу. Словно отталкивали его от станции, как родители непослушного ребенка от края опасного перехода. Димона всегда восхищала способность марсианских вихрей двигаться одновременно в разных направлениях.

Баггер притормозил метров за пять от гребня дюны, которая с другой своей стороны круто обрывалась к куполу станции. Купол напоминал муравейник в лесу под Китоврасами. Три вихря начали передвигаться по широкой дуге. Словно в обход пошли. От двух первых уже ничего не осталось.

Красноватый песок… Коричневые камни… Немые юны… Бесшумные вихри… И ни малейшего признака марсианской жизни. Которая постепенно догорала только в грезах романтиков-пенсионеров, в старой наивной фантастике да в современных уфологических бреднях.

- Хух! – коротко выдохнул Димон синтезированный воздух. – Ну, девочки и мальчики, я пошел.

- А, может, не будем рисковать? – на всякий случай еще раз засомневался Санька. – Ну её к демонам, станцию эту шизанутую. Как долбанёт сейчас по тебе из теслючек, зашипишь только.

Димон нервно хохотнул:

- Я тебе что, шампанское – шипеть перед употреблением? Да и проверим всё сейчас, как и проигрывали: я под прикрытием песков вкруговую сначала пройду. Не достанут теслючки. А коль и достанут… Они же только для разрушения вихрей предназначены. А против механики… Про против казаков, викингов, ковбоев, самураев и прочих достойных граждан я уже и не говорю.

Баггер медленно развернулся и пополз наискосок гребню дюны, медленно поднимаясь по ней и отчаянно взбивая клубы пыли задними каракатами. Эти клубы именно Димон придумал, заднюю ходовую часть форсируя. Пусть, мол, электромагнитные пушки Теслы – «теслючки» в просторечии,  - палят по ним, как по вихрям. Оставив механическую часть в покое. Правда, связь все равно нарушена будет. А на Марсе это не приветствовалось.

Но что делать? Да и без связи-то он всего минут пятнадцать-двадцать будет, ерунда!

Свихнувшаяся станция для чистоты запланированных на ней экспериментов была отнесена от «Аэлиты» на двадцать километров. В полную, хотя и относительную, недвижимость ближайшей марсомальной зоны. С целью поддержания в этой зоне упомянутой недвижимости станция и была оснащена теслючками, хотя в охристых марсианских буднях основной экспедиционной базы, вихри аэлитянам ничуть не мешали. И потому охрана от юрких, спонтанно возникающих смерчей предусмотрена не была.

Обитатели базы предпочитали дружить с ними. Поскольку, те часто выполняли за них довольно скучную работу – очитку солнечных панелей. Димон даже научил друзей высвистывать ветер – было такое древнее славянское суеверие. И, суеверие – не суеверие, а вскоре их экипаж мог принимать участие в любых соревнованиях по художественному свисту. Да и панели чистить веселее было.

Впрочем, полтора сола назад им пришлось посвистывать только по причине глубокой растерянности:  в марсомальной станции что-то перемкнуло и она с упрямством, достойным лучшего применения, начала работать исключительно на расстрел любых вихрей, появлявшиеся в зоне видимости. А поскольку Марс всегда славился пыльными демонами, как называл эти маленькие смерчи Гарри, то времени и энергии на основную работу станции просто не оставалось. И дистанционку к  тому же переклинило…

Димон вздрогнул. Ещё три индиговых вспышки плеснулись в опале неба. До гребня оставалось всего ничего. Сейчас баггер должен был появиться в зоне видимости станции.

- Димон, - заволновался голос Хельмы, - не вылезяй сразу. Проверь реакцию.

Реакция была нормальная. В наушниках зашипело и Димон оглох. Кожу, казалось, начало пощипывать электроразрядами, но он знал, что это и действительно только казалось. Индиговые вспышки слились в одно сияние, в котором утонули клубы пыли, вздымающие из-под каракат аппарата. Глухота в ушах потрескивала. Димон повел легкий планетоход к станции так, как и договаривались на «Аэлите». Не напрямую, а по широкой дуге, осторожно поднимаясь на самый гребень ближайшей дюны.

На нем снова возникло несколько вихрей: сол разгорался, и рыбий глаз Солнца неравномерно нагревал марсианский грунт. Индиговое свечение разделилось на несколько щупалец-отростков, пытающихся достать далекие пылевые образования. Однако баггер отвлекал основную часть зарядов теслючек на себя. Поэтому образования продолжали ехидно покачиваться на самой границе досягаемости, не то дразнясь, не то изумленно наблюдая за ополоумевшим планетоходом.

Внезапно в наушниках что-то громко хлопнуло. Димон даже вздрогнул всем скафандром. А хлопок уже рассыпался на встревоженный шелест, падающий в абсолютную тишину.

- Димон, Димон, Димон… - взволнованно завозилась звуками тишина.

Свечение индиго резко погасло. Рыжеватый купол небес моментально стал снова скучным, пустым и, как всегда, безжизненным.

- Димон, Димон, Димон…

Станция вечерним муравейником притихла внизу. Тоже безжизненная и ни на что не реагирующая. «Замкнуло! – радостно понял Димон. – Вот и слава богу!»

Он хотел уже было поделиться своей радостью с Хельмой, одновременно разворачивая баггер к станции, но не успел. Аппарат покачнулся, изумленно замер, а потом, стремительно ускоряясь в ослабленном гравитационном поле Марса, начал валиться набок, выбрасывая Димона из-за руля. Пристегнутым он, как всегда, не был.

Впрочем, это вряд ли помогло бы. Горизонт, вздыбленный гребнем дюны, вдруг сдвинулся с места и медленно обрушился на него.

- Дострелялись! – успел еще Димон вывернуть микрофоны растерянным криком. – Обвал!.. Обвал, ребята!!!

- Ди-и-имон!!! – взорвался эфир перед тем, как заглохнуть окончательно.

Честно говоря, он даже не испугался сначала. Подумаешь, опаловое небо да охристый песок закрутились вокруг него! Но вращение быстро нарастало, превращаясь в тяжелый ржавый вихрь. А Димон, кувыркаясь по склону, только того и мог, что изо всех сил прижимать обе руки к стеклу гермошлема. Разбить его было намного страшнее, чем чуть-чуть покувыркаться. Не любит Марс разбитых гермошлемов.

Потому Димон даже почувствовал какое-то облегчение, когда шуршание вокруг начало стихать, а движение замедляться. Но тут не него сверху что-то мягко упало и любое движение вообще мгновенно прекратилось, а сама Димон замер непонятно в каком положении – не то вверх, не то вниз стеклом гермошлема. Сквозь которое совершенно ничего не было видно.

И только что-то огромное, то, что упало на него, сжимало, сжимало его тело своими каменеющими лапами, но почему-то никак не могло дожать до самого конца. До полной бесповоротности и бездыханности.

Что касается последней, то Димону сначала показалось, что ему просто не хватает воздуха. И только потом он понял, что дело не в этом, а в том, что он не может двинуть расплющенной грудной клеткой. Мягкий скафандр сжало всей массой обрушившейся на него дюны. Массой всех дюн и барханов всей этой проклятой и мертвой планеты. И непонятно было, что же явилось причиной этого обрушения – то ли свихнувшаяся станция, то ли баггер с форсированными задними каракатами, то ли любопытные вихри на ненадежных и мерзлых марсианских песках.

Все понемногу, наверное. Но Димон об этом уже не думал. Он вообще не думал. Он бился в кожуре скафандра обезумевшим куском еще живой плоти, пытаясь сдвинуть с себя могильную плиту проржавевшей до ядра планеты, надвинутую на него.

Он еще сморкался, рычал, хрипел, забыв про то, кто он такой и зачем он здесь. Миллионотонная тьма сжимала его со всех сторон. И даже ужас казался детским испугом по сравнению с тем, что испытывал его мозг.

А позже мозг остатками мыслей вытекал во мрак. И тело лохмотьями чувств догнивало в холодной могиле. В изначально мертвом космосе, куда случайно занесло когда-то живое существо. Зачем?

Что они ищут тут, в этой холодной бездушной безвоздушности вселенной? Знаний? Приключений? Жизни?! Смешно, но, кажется, они на самом деле ищут жизнь в этой мертвой бесконечности. Зачем? Не потому ли, что сами мертвы? Случайности, игры вероятностей, мумии, совершившие побег из своего земного уютного саркофага.

Куда?! Во Вселенную? Но естественное состояние Вселенной – смерть. Равнодушная и безмолвная. Космос молчит всеми своими протуберанцами, льдами и песками. Он – надгробный холмик темной материи, взгорбатившейся над человечеством. Которого нет. Которое заживо погребено в ней.

Вот и Димона уже не было. Он догорал, постепенно переходя в привычное для космоса состояние. К нему приходили такие же догоревшие, с закрытыми глазами, бабушка, отец, дед. Который снова и снова запрещал ворошить китоврасовские муравейники.

«Не трожь мурашник, - говорил дед. – Вихрь накличешь». Старые милые суеверия. И взбесившаяся станция, напоминающая собой этот самый чертов муравейник. Хотя, с точки зрения пустынного антуража, она должна была больше напоминать термитник. А дед… Боже мой!.. Только сейчас до Димона дошло, что Максимка становится больше и больше похожим на деда.

Как он сейчас, сынок мой? Как Франческа? Как все? Где все?! Где? Где-е-е!?!

Крик всколыхнул вязкую тьму и сразу же утонул в ней. Тяжело, медленно кружась, пошел на дно. Как и тогда, когда он, в возрасте Максимки, полетел просто в омут с прогнившего моста. Крича и размахивая руками. В холодную вязкость. В холодный ужас. В холодный медленный водоворот, тянущий, тянущий вниз. В черный, потусторонний, замедленный вихрь. А потом – мокрые дрожащие руки деда и боль в глазах. Переполняющая и их, и легкие.

Димону показалось, что он снова закричал, утопая в медленном свете, который начал сгущаться в черты чьего-то лица. Максимка? Франческа?! Дед?!?

- Не трожь! – захрипел Димон навстречу этому лицу. – Не трожь муравейник!

- Димон, Димон, спокойно!.. Спокойно… Все нормально. Нормально все. Теперь все хорошо будет. Обязятельно буде-ет.

Димон в этом уверен не был…

- Да, брат, перепугал ты тогда нас, - добродушно ворчал Санька, косясь в иллюминатор орбитального модуля. Модуль приближался к «Бредбери». За толстым стеклом текла опаловая поверхность Марса. – Я, брат, до сих пор не пойму, как ты на суточном запасе воздуха больше двух суток под песком продержался?

- Ну, объяснила же Хельма, - поморщился Димон. – Легкие сжало. Дышал медленно. Не двигался. Расход кислорода – всего ничего.

- Ну, да… Ну, да… В общем, повезло тебе, братишка. Ты бы сейчас вообще кислород не расходовал, если бы не демоны.

Санька коротко хохотнул и Димон снова поморщился: особым тактом дружище Александр никогда не отличался.

- Еще одна байка по Космону ходить будет, - кашлянул.

- Ты что ли?

- Не, демоны. Как они помогли откопать засыпанного дюной филина, отброшенного на сотню метров от баггера. А перед этим, мол, филин тот от теслючек их, пылевых демонов, прикрывал. Лепота.

- Да уж… Повезло. Ну с другой стороны… Если б эти вихри с тебя песок не сдунули, то, братуха…

Про то, что вихри были необычно мощными, стабильными, и все двое суток держались почему-то за сто метров от торчащих из песка каракат, Санька рассуждать не стал.

- Знаешь, Саня, я, наверное, как вернемся, всё… В пингвины пойду… Ну его к демонам, космос этот! Мертвый он. Скучный. А Земля… Земля, она - живая пока еще. Веселая… Пойду в пингвины я, Санька.

- Веселая… Живая… Оно, конечно… Да ничего. Я же понимаю, Димон.

За иллюминатором матовая поверхность высохшего моря марсианских дюн напоминала теплую живую кожу. Кожа была разукрашена синими линиями узоров базальтового песка, вскрытого передвижением вихрей. Красиво! Изящная татуировка на  изгибах теплого женского тела.

Франческа, оказывается, сделала такую же. По земному кокетливо-легкомысленную. Поскольку – в самом низу спины. И даже ниже. Димон увидел ее в первую же их ночь. Знойную, суматошную и неимоверно короткую ночь. Где-то за стеной уже ворочался спросонок счастливый Максимка, а они с Франческой никак не могли оторваться друг от друга, запутавшись в словах, объятиях и взглядах.

- Никогда… никогда… никогда… - шептал Димон. – Хватит. Я теперь с вами, только с вами. Я теперь весь ваш, только ваш. Потому что нет вас там, в космосе. Там вообще ничего нет. В пингвины пойду. Неделями вместе будем.

И все прислушивался, прислушивался к медленному холодному вихрю, который шевелился, шевелился в омуте его души. И никак не мог успокоиться. Никак не мог согреть свои струи-щупальца, не смотря на всю ярость этого знойного лета. Лета, когда Димон окончательно решил не летать выше коммерческих орбит…

- Я его не держу, девочки, - говорила Франческа. – Он сам так решил.

Она стояла спиной к нему в том, что еще кем-то называлось купальником. Марсианский цветок синей татуировки почти полностью выглядывал из-под края ее, исчезающее маленьких, трусиков. А Бао Жэй с Хельмой замерли напротив его жены. Димон же, как застыл в кустах, прижимая к груди охапку хвороста, собранного для костра, так и не мог пошевелиться.

- Я не могу поверить в то, что он сламялся, - Хельма смотрела куда-то в сторону, вдоль Псла, на который они все-таки выбрались всей своей честной компанией.

- Мы не знаем того, что он пережил, - кашлянула Бао Жэй. – Помнишь, как в шлюзе, мы пытались разжать пальцы его перчатки? Он намертво руку сжал. Окаменел он. А потом песок из перчатки на пол посыпался. Словно тело его посыпалось. Я потом полсола шлюз чистила.

Димон непроизвольно бросил взгляд на ладанку, выглядывающую из-под сухих веток, прижатых к груди. В ней был песок. Марсианский песок той проклятой дюны. Как напоминание о том, куда не стоит возвращаться.

- Марс вычистил его сердце, - Хельма так и не повернула голову. – Неужели, навсегда-а?

Димон неуверенно кашлянул и, в конце концов, попытался выбраться из колючего зеленого пространства прибрежных зарослей. Девчонки вздрогнули и растерянно заулыбались. А на бразильской коже Франчески шевельнулась татуировка – шрам от вихря на поверхности Марса.

- Сплетничаете? – тоже улыбнувшись, попробовал нарушить возникшую неловкость Димон. – Косточки кое-кому перемываете? Привыкайте, привыкайте, милые панночки, к богатенькому пингвину. Я уже и собеседование прошел.

В небе нещадно палило земное Солнце, и даже прохладные воды Псла не могли остудить раскаленных дуновений ветерка. Лениво покачивались ветви, жалуясь кому-то на аномалии современной метеорологии и капризы древнего бога Ярила. На проселке, ведущем от берега к Конской Могиле – кургану на околицах Китоврасов – закрутился небольшой вихрь. Взметнулся и пропал.

- Вы что, уже всю рыбу перечистили? – улыбчиво нарушил Димон затянувшееся молчание.

- А то! – чмокнула его в небритую щеку Франческа.

- Ах, хозяюшки! Лады, сейчас мы в момент костерок соорудим. Санька! – позвал он друга, в очередной раз грозящего речке длиннющим удилищем. – Кончай свои упражнения. Кушать, понимаешь, хоцца. И, вообще, снова не там забрасываешь. Нужно в другую сторону, к мосту…

Сказал, повернул голову к остаткам моста и… что-то огромное свалилось на него. Как там, на далекой планете Марс. Максимка отчаянно балансировал на ненадежной поверхности, не понятно как выбравшись на гнилые доски.

- Не-е-ет!!!

Доска под ногами мальчонки начала проваливаться, угрожающе задирая свои концы. Замедленно и бесшумно, как в старинном немом и черно-белом фильме ужасов.

- Не-е-ет! Макси-и-и-им!!!

А внизу хищно замер омут. Черный омут, до краев наполненный холодными равнодушием и безвоздушностью. Он уже задвигал воронкой, готовясь затянуть хрупкое детское тельце в немыслимые мертвые глубины. Тельце Максима. Который все больше становился похожим на деда. Но не было рядом с ним крепких дедовских рук, готовых на равных поспорить с взбесившимся небытием. С вязким движением воды. С тяжестью марсианских дюн.

Димон на мгновение зажмурился, а потом, выламывая себя из неподвижности пространства, кинулся к проклятому мосту, с которого его сын уже падал в воду. Угольно-зеленоватая вода закручивалась мерцающей воронкой, а он не успевал… не успевал… не успева-а-ал!!!

Знойный полуденный воздух бился в искаженное криком лицо. Знойный полуденный воздух своим сопротивлением не позволял развить полную скорость. Сковывал движения. Сковывал мысли. Так же, как вымерзший песок за двести-триста миллионов километров отсюда. На мгновение Димону показалось, что что-то холодное – температурой не выше температуры долгой марсианской ночи, мимолетно коснулось его горячего тела,  обожгло стужей и исчезло где-то впереди. А потом…

Потом испуганно качнулись гибкие ветви ив, и рябью покрылась поверхность воды. Словно поверхность безбрежных песков на безжизненной далекой планете. А его, Димона, зеленая и еще живая планета вздохнула вдруг порывом ветра, напряглась и закрутила под самым мостом песчинки, травинки, засохшую листву, внезапным вихрем поднимая их к падающему телу.

А еще потом вихрь подхватил это тело, закрутил, укутывая непрозрачной пыльной завесой, бережно пронес сквозь внезапно наступившую тишину и бросил его на речной пляж, прямо под ноги споткнувшегося и упавшего на колени Димона. 

Тот схватил дрожащее теплое тельце, ощупывая и целуя его.

- Филино, филино! – захлебывалась португальским налетевшая сзади Франческа. – Сынок!.. 

- Юмалан, элявя, - дрожащими губами выдавливала Хельма. – Господи, живой!

- Пу, ха па, вуймен пищи, - всплескивала руками Бао Жэй. – Нет, ну надо же!..

- Ну, браток, ну, братишка, ну, напугал же ты нас! – цокал зубами бородатый Санька.

И чернокожий Гарри плыл, плыл к ним с другого берега, заколдованного забытыми славянскими богами, Псла и никак не мог доплыть.

А Димон, прижимая к груди Максимку, вдавливая в кожу ладанку с марсианским песком, смотрел поверх головы сына на проселок, тянущийся от берега до Китоврасов. На нем медленно описывал небольшие круги пыльный вихрь. Пыльный демон. Добрый демон. Он задумчиво покачивался, словно пытался разобраться в том, что же он сейчас сотворил.

Димон же ни в чем разбираться не хотел. Димон же вообще ни о чем не думал. Ни о возможной случайности смерти в этой живой Вселенной, ни о том, что, может быть, все наоборот, что жизнь еще более естественное и вездесущее состояние мира, чем смерть. Даже о том Димон не думал, что Галактика, в которой он кружился уже миллиарды лет вместе с Максимкой, Франческой, с ушедшими бабушкой и дедом, вместе со своими друзьями и еще миллиардами мятущихся людей, тоже имеет форму вихря. 

- Филино, филино! – дрожал голос Франчески.

Димон молчал. Он ни о чем не думал. Он просто знал, что уже никогда не пойдет работать пингвином.