Мученики создали больше веры, чем вера создала мучеников.
Мигель де Унамуно

С этой скалы открывается чудесный вид на долину реки Тирант. Никогда такого не видел! Все сразу – и темно-зеленое поле, и река, в которой отражаются тучи, и лес… но очень далеко… и еще кое-что…
Девочка была маленькая и ужасно худая. Такой неприметный муравей. С серыми глазами. И в черных лохмотьях. Она стояла позади меня, с опаской рассматривая долину. Я чувствовал ее присутствие. Позади. Около незащищенной спины. И рассердился.

…Легко может найтись человек, который пожелал бы покрыться самыми чудовищными струпьями, каких еще никто не видывал, лишь бы обратить на себя внимание… Воистину, мудрый человек говорил! Но не в случае девочки. Моей девочки.

Честное слово, я рад вот так посидеть и понаблюдать. Это немного похоже на размышления около реки. Слушать шелест воды и листьев над головой. И смотреть. На воду, которая бежит куда-то, где она нужна. На дно, покрытое камнями и водорослями. На рыб. Если солнце слишком печет, можно в любой момент спуститься и попить. И снова размышлять, опустив руки в прохладный поток.
Здесь до реки далеко, но принцип тот же. И солнце сегодня не спешит показываться.
– Хочешь пить, Фортуна? – спросил я, усаживаясь поудобнее. Девочка кивнула и дрожащими руками взяла флягу.
– Прошу, не отвлекай. Я не должен упустить главного момента. Садись рядом, – я расстелил на камне свой плащ. – Смотри.
Мы были зрителями. Река Тирант и долина – сценой.

…На сцене пусто. Солнце не может прорваться сквозь тучи. Оно заплевано серыми пятнами. На втором плане актеры пытаются изобразить что-то наподобие реки, встряхивая широкую синюю ленту.
Действие первое. Входят Сатирикон и Лангедок. Оба злые, вооруженные. И готовые разорвать друг друга…
Но я пропустил главное. Прошу прощения. Значит так…
…Новый фарс, в коем участвуют несколько тысяч, а именно…

Перед нами разворачивались две армии. Скоро должен прийти Мессия.
– Слышишь, Фортуна? – я обнял девочку. – Мессия! Как красиво звучит!
Она согласно кивнула. Ее трясло.
– Не бойся, Фортуна! – я беспечно махнул рукой. – Не в первый раз.
Девочка ткнулась носом в кожаный воротник. Ее дыхание пощекотало мою шею.
– Вот так – в первый.

***

Я сидел на стуле и ждал. Обнаженная Ико стояла посреди залы магистрата и дрожала. Холодный пол, наверное, обжигал.
– Что ж, – Магистр пригладил бороду. – Приступим, Орест. Впусти свет.
Он встал напротив девочки и торжественным движением расправил рукава. Помощник Орест распахнул окно и встал позади. Оба смотрели.
Свет растекался по полу. Ико по-прежнему было холодно.
– Старые извращенцы, – пробормотал я.
Как мне не нравился этот процесс!
В каждом городе приходилось искать магов и проводить осмотр Ико. Что поделаешь, так надо. Чистота ребенка – залог моего успеха. Мы выручим немного денег. У нас будет еда и хорошая одежда.
Ей всего лишь двенадцать лет. Кожа да кости. А эти старики пялятся на нее, как на…
…Все произошло очень быстро. Я едва успел заметить. Когда-то очень давно мэтр Лонгвин учил меня различать и проектировать в пространстве энергетические действия магов. Тайные знания, вроде как. Я кое-чему научился. Вот и теперь сумел спроектировать увиденное. Энергетический кулак, который вышибает сущность, сгусток энергии…
Ико вздрогнула и побледнела.
Покачнулась.
– Держись. Не падай, – проговорил Магистр.
…Взгляд Магистра как будто бы оценивал тело. Взгляд Ореста поглощал выбитый сгусток энергии…
Мгновение. Ико вздохнула. Поежилась.
– Ускользнуло, – сердито сказал Орест.
– Потерпи, – произнес сосредоточенно Магистр. – Еще немного. Так, Ико, смотрим на меня. Если услышишь голос, мысленно отвечай.
…Еще один удар. Сильнее прежнего. Сгусток энергии, напоминающий тело младенца. Вот он встает на ноги, удлиняется, выпрямляется, обозначаются мышцы… Разминает спину после долгого сна…
– Есть! – воскликнул Орест. – Я рассмотрел.
Магистр нахмурился.
– Я тоже. Можешь одеваться, Ико.
– Что скажете? – поинтересовался я, отдавая девочке свернутую одежду. – Это нужный ребенок?
– Дай ей новое имя, – посоветовал Магистр, отворачиваясь к окну. – Девочка едва носит свое. Тяжелое бремя.
– Какое?
– Фортуна.
– Почему Фортуна? – удивился я.
– Посмотри на пол.
Вокруг девочки обозначилась широкая полоса. Как будто треснул гранит. Полоса окружала залу, нас, каждого по отдельности.
Колеса. У каждого из нас свое. Стоит лишь повернуть в нужную сторону. Чтобы закрутилось колесо.
ЕЕ Колесо.
Ико.
– Фортуна, – прошептала девочка. И улыбнулась. Впервые за…
…за все время, когда еще носила имя Ико.
– Что теперь скажете? – спросил я.
– Она чиста, – задумчиво произнес Орест. – Но ровно настолько, чтобы ввести в заблуждение.

***

Меня зовут Ганелон. Я – торговец Мессиями. Хожу по миру… нет, лучше так… хожу по Нужным Местам и предлагаю услуги спасителя.
Денег беру немного. Как говорится, работаю за Идею. Мне нравится осуществлять чужие надежды, осуществляя таким образом свою – жить и наблюдать.
Ико тоже нравится. Она многому научилась. Она – мой товар. Спасла несколько княжеств и поселений.
Теперь спасет целое королевство. Лангедок, кажется.
Так я представился магам лангедокского магистрата.
– Инквизиция преследует таких людей, – упрекнул меня Магистр.
– Как и вас, – парировал я.
– У тебя только она? – Орест украдкой посматривал в сторону девочки. Ико жадно грызла яблоко.
– Да. Но нам везло на предполагаемых спасительниц.
– Вам везло в незначительных местах, – покачал головой Магистр, – в местах, где нет Святой Инквизиции.
– Она повсюду, – я пожал плечами. И отхлебнул вина, предложенного Магистром. – А что толку? Я как-то не замечал ярых сторонников Инквизиции. Только разговоры.
– В Лангедоке помимо разговоров ты немало увидишь, – пообещал Орест, – вот тебе хороший случай.
Я улыбнулся и посмотрел на Ико. Она высунулась в окно и рассматривала город.
– Наш орден сумел выторговать права и магистрат, – сказал Магистр. – Но не более того. Охранных грамот у нас нет. Инквизиция имеет право забрать нас в любой момент.
– Армия Ересиарха разоряет Лангедок, – заметил я, – а вы бездействуете.
– Армия Инквизитора тоже разоряет Лангедок, – криво усмехнулся Орест. – Ересиарх и весь Сатирикон – меньшее зло.
– Кто знает.
– Зачем же ты пришел?
Магистр повторил этот ключевой вопрос. Отсюда я обычно раскидывал щупальца, ища нужную опору. Для этого у меня был свой ключевой вопрос:
– Вам нужен Мессия?
– Если он остановит все это безумие, – поднял палец Магистр, – то да.
– Одним ударом с двумя врагами не покончишь.
– Уверяю вас, – проговорил Магистр, – что второй удар последует сразу же за первым. Узнайте лишь, кто нужен Инквизитору.
– Как я свяжусь с вами в случае удачи?
– Орест найдет вас.
– А где я могу оставить девочку?
Маги переглянулись. И я поспешно добавил:
– Есть ли надежное место?
– Понимаю, – прищурился Магистр, – вы боитесь. И правильно делаете. В таком случае, женский монастырь в северном предместье – замечательный приют для Мессии.

***

Ждать пришлось долго. Заутреня только что закончилась. Только вот дождю было на это наплевать. Как и на нас.
С каждой минутой небесное ведро опрокидывалось все больше, выливая на улицу все новые порции холодной воды.
Фортуна прижалась ко мне.
Заутреня завершилась. Я терпеливо постучал. И дождался ответа.
– Кто стучит? – спросили со стороны святой обители.
– Странник! – прокричал я. – Нам нужен приют! – и поплотнее закутал плащом Фортуну. Этот город, как и весь Лангедок, место неприветливое и промозглое.
– Подождите, – откликнулись уже около ворот.
Деревянная створка со скрипом отодвинулась. Сквозь пелену дождя проступило бледное лицо аббатисы.
– Госпожа аббатиса, – стуча зубами, пробормотал я, – пожалуйста, накормите эту девочку. И пусть она побудет у вас.
Аббатиса недоверчиво рассматривала меня, смахивая со лба тяжелые капли. В полумраке они напоминали слизняков.
– Откуда вы?
Я подошел к ней вплотную. Наклонился к уху.
– Говорят, вы ждете Мессию.
Аббатиса вздрогнула.
– Можете не волноваться, – прошептала она. – О девочке позаботятся. Кстати, девочке можно молиться? Она умеет молиться?
– Она умеет нуждаться в молитве.
Аббатиса запнулась и покраснела. Потом решила перевести разговор в другую сторону, более привычную:
– Вас долго не будет?
– Я заберу ее завтра.
– Хорошо. – Аббатиса обняла Фортуну и пропустила в приоткрытые ворота. – Будьте осторожны.
– Спасибо, как-нибудь с Божьей помощью.

***

Город встретил меня шумной ярмаркой. Дождь усиливался, людей же становилось все больше. Причем не только на торговой площади, но и над нею. Улицы города не вмещали такого количества торговцев и товара, а потому торговые ряды имели два яруса. Если между прилавками сверху не было настила или же были установлены ненадежные подпорки, товар опускали покупателям, а те, в свою очередь, передавали наверх деньги. За этим нехитрым процессом зорко следили стражники.
Мне не повезло. Толпа загустевала на узких улочках, словно тесто. Иногда рассыпалась, пропуская телеги, иногда разгоняли стражники. Было душно, дождь пробивался сквозь второй ярус и освежал прохожих (кому как, а я не против такого!). Не менее освежали помои, которые постоянно лились сверху.
Это напомнило мне штурм крепости, когда осажденные поливают атакующих кипятком.
Было дело… Под Ортой Фортуна несла святыню и защитники крепости, угостив кипятком осаждающих, обожгли и ее. Винить некого – крепость пала, озверевшие наемники вырезали всех подчистую.
После Орты на локте Фортуны остался неприятный шрам. Наверное, он привлек внимание Магистра. Старый извращенец.
Иногда Фортуна плачет и жалуется мне: «Ганелон, Орта болит!»
И я вспомнил, что она не знает слова «локоть»! Вот дурак, забыл научить.
А, быть может, она боится слова «рана», ведь под Ортой ей пришлось исцелять раненых.
Винить некого. Смерть нескольких сотен раненых списали на «недостаточную святость святыни», как бы это криво не звучало на словах.
За вдохновение войска герцог отсыпал нам немало денег и намекнул, что девочка может остаться и далее вдохновлять его храбрых воинов. Я же напомнил герцогу, что привел к нему Мессию, а не шлюху. Герцог, видимо, понял, что в этих словах неодинаковое количество букв, нежели в словах «хочу» и «надо», а посему он урезал плату вдвое. И на том спасибо. Могло быть и хуже…
– Посторонись с дороги-и-и!
Толпа рассыпалась по обе стороны улицы, пропуская телегу. Я едва успел отскочить…
Да уж. Могло быть и хуже. Я чуть не забыл, для чего пришел сюда. Прежде всего, мне нужно узнать о здешних верованиях. А где же…
– И пришел Мессия! И сгинули…
Точно! Как я мог забыть про театр! Выйдя на главную площадь, я приметил недалеко от ратуши помост и цветастую ширму. Несмотря на дождь, актеры продолжали выступление. Надо поторопиться, – пробиваясь сквозь толпу, я увидел, что с другой стороны к помосту движутся вооруженные люди в красных плащах.
Не успел. Меня угостили пинком и оттолкнули от сцены. Но выступление продолжалось. Продолжался диалог – актеры знающие свое дело и благодарные зрители.
Вот только эти люди…
– Вы кто? – спросил рослый воин у старика, выползшего из-под ширмы. Я заметил, что у старого актера нет ног. В жилистой руке старик сжимал черную куклу, которая должна быть Мессией. Я заметил, что за ширмой столпились побледневшие молодые люди.
– Артисты, – проговорил старик. И показал воинам куклу.
– Занятие еретиков, – вздохнул рослый. – Увести!
Несколько минут – помост опустел. Ширму содрали, испуганных зрителей разогнали стражники. Старика тащили за руки, а он загребал завязанными в узлы штанами уличную грязь. Молодые актеры плелись в кольце алебард.
Я осторожно подошел к помосту и поднял черную куклу. Отряхнул грязь. Осмотрел со всех сторон, пытаясь найти хоть намек на пол Мессии.
Ничего.
В черном плаще с капюшоном. И в белой маске, напоминающей клюв.
Как местные лекари!
Вот тебе и Мессия. Явится. Вылечит. И никто не узнает…
Да ведь так и нужно! Мессия должен оставаться Мессией. Лекарей не видел никто – не все выживали после чудовищного мора.
А этот старик… многочисленные шрамы на руках и лице. Крепкий старик. Был.

***

Я прошлялся по городу весь день. Ровно ничего! Быть может, завтра утром повезет?
Нужно торопиться. Ходили слухи, что завтра армия Ересиарха будет атаковать лагерь лангедокского рыцарства. Время играет против нас… хорошо, что дождь прекратился.
В трактире я побывал. Теперь можно и на свежий воздух!
Я уселся на скамейку. На самом краю улицы. Тут спокойнее. И фонари тянутся в наступающий вечер. Он опускался, словно спасительная повязка. Надежно прикрывал тошнотворную городскую испарину. На соседних улицах под окнами драли глотку студенты. А где-то играл на лютне бард.
Что предпочесть? Не знаю. Все сливается. Как же сложно расслоить звуки, так искусно наложенные друг на друга!
Поэтому я уставился на фонарь.
…маленький огонек. И вокруг шлейф мошек. Кто-то сегодня сгорит…
…Девушка улыбнулась мне. Не каждый день ей встречались странники, которые ночь напролет пялятся на фонарь.
…На фонарь?
Я поймал себя на том, что смотрю вовсе не на фонарь. И что девушка здесь долго стоит. Она заметила, что я смотрю не на фонарь, а на нее. Подошла к фонарю. Железной ложкой (что-то похоже! Удивительно, даже не знаю, как это называется в Лангедоке!) погасила дрожащее пламя.
– Пожалуйста, зажги фонарь, – попросил я.
Она пожала плечами. И снова зажгла фонарь. Огонек весело прыгал в железной клетке.
– Ты прекрасна. Но ты еще прекраснее, когда зажигаешь фонарь, – заметил я.
– Попроси меня погасить фонарь, – тихо рассмеялась девушка. – Это моя работа. Я не хочу, чтобы Инквизитор узнал об этом.
Я хмыкнул. И неожиданно поинтересовался:
– Чего хочет Инквизитор?
– Мессию, – как-то нехотя ответила девушка.
– Этого все хотят. Чего хочет Инквизитор?
Девушка задумалась.
– Погаси фонарь, – попросил я.
Она радостно кивнула. Нас окутала тьма. Меня на скамейке и ее красивую улыбку.
– Мне нужно идти.
– Постой, – я схватил ее за руку, – ты так и не ответила.
– Спроси сам у него, – почему-то она не пыталась высвободиться. И тем более убежать.
– Где я могу найти Инквизитора?
– По утрам он обычно посещает Двор Нищих. Это как раз недалеко от Собора.
– Чтобы хор был слышен? – догадался я.
– Да, – она присела рядом со мной.
– А как же твоя работа?
– Устала, – вздохнула девушка. Осмотрелась. – Замечательный вечер. Я только заметила.
– Давай слушать музыку, – я осторожно обнял ее. Юная фонарщица была не против. – Что предпочтешь? Барда или студентов?
– Барда, – немного подумав, решила она. Я почувствовал прикосновение ее щеки. Теплая. Как огонек.
– Тогда вот, прислушайся. На улице слева.
Вечер целовал нас теплым ветром.

***

От Собора Двор Нищих отделяла невысокая каменная ограда и сад. Сначала мне показалось, что это какая-то монашеская пристройка. Но под широкими черепичными навесами было очень уютно. Инквизиция умела заботиться о нуждающихся.
Накрапывал дождь. Теплый вечер остался позади. Становилось грустно. Красивую фонарщицу я, скорее всего, никогда не увижу. Выполню работу и уйду. Я обещал Фортуне теплую одежду и хороший ночлег на зиму. Около моря. Отсюда недалеко до моря. Фортуна честно призналась, что с холмов видела синюю дымку.
Во Дворе не было постоянных гостей. Кроме слепого музыканта. Как кстати! Ведь за оградой заунывно гудел хор.
Старичок сидел на деревянной скамье и перебирал струны. Он слушал дождь.
Хор? Нет, не хор. Там каждый голос тянет один и тот же звук. А здесь каждая капля – звук!
По крышам…
По брусчатке…
По грязи…
По черепице…
По плащу…
По лицу…
По согнутым пальцам…
По струнам…
Старик перебирал струны. Он хотел быть дождем. Он существовал в каждой капле. И одновременно в том месте, где звучала капля. Тогда в ход шли струны.
Хор оставался хором.
Краем глаза я заметил кроваво-красное пятно под противоположным навесом. Нас разделял дворик. И дождь барабанил по камням.
Я вижу… Он сидит, прислонившись плечом к подпорке. И слушает хор. Его губы беззвучно шевелятся. Это он! Инквизитор.
Старичок был дождем.
Инквизитор был хором, а хор был им. И неизвестно еще, кто задавал нужный ритм и подсказывал слова. Инквизитор опережал свое творение на несколько секунд. Он знал.
– Доброе утро, – громко сказал я. Старичок кивнул и продолжил играть. Кровавое пятно начало вытягиваться. Владыка Церкви встал и медленно перешел под другой навес, поближе.
Старик был дождем.
А Инквизитор был на две головы выше меня. Черно-красный столб. И белое лицо. Инквизитор немало потрудился, чтобы придать своему лицу необходимую белизну.
Я вздрогнул. Я почувствовал боль. Мэтр Лонгвин, сумасшедший отшельник, ухитрился… Научил меня, лентяя и «полную бестолочь в тайных науках», распознавать боль и проектировать ее на себя. Разумеется, когда это необходимо. Так можно немало узнать о человеке.
Боль. Спина. И плечи. Здесь нет ошибки.
Я почувствовал жгучие порезы, все до единого, умерщвление плоти и самоистязание. Такая боль доводила до святого безумия. Действительно.
Грубая ткань присохла, приклеилась к истерзанному телу.
Было несложно представить, какое мучение доставляет Инквизитору каждое движение. А когда он срывает с себя ткань повечеру перед самобичеванием… Я зашел слишком далеко. Боль сводила с ума. Вся жизнь Инквизитора – боль. Я видел эту жизнь. И мне стало не по себе.
Он жесток. Насколько это можно себе представить.
Проектируя на себя чужую боль, я часто делал выводы о человеке: глуп, невнимателен, неосторожен, нечувствителен, безумен…
А здесь… В этом случае все гораздо сложнее. Этого человека нужно избегать. Этот человек способен отжарить что угодно, прикрывшись святостью своего положения.
– Ты кто? – спросил он.
– Ганелон.
– Откуда? – прозвучал второй вопрос.
– Не из Лангедока, – схитрил я.
– Вижу.
Повторять вопрос он не стал. К лучшему.
Самое главное, чтобы он не двигался. Проекция боли не покинула меня. Жаль, что Лонгвин оказался сумасшедшим. Он бы научил, как быстро избавляться от страшной проекции.
Но Инквизитор не двигался. Он боялся своей боли. Именно в моменты обычной жизни служителя Церкви, ревнителя истинной веры. От заутрени до вечерни. Сейчас боль мешает ему сосредоточиться.
Значит, нужно сыграть ва-банк. Сейчас же.
– Тебе нужен Мессия?
Инквизитор провел пальцем по подпорке. Сжал кулак.
– Мне нужна победа над Сатириконом.
– Мессия, – сказал я. – Кто это? Он или она?
– А ты настырный, – глухо рассмеялся Инквизитор.
Я обратил внимание на огромную булаву, которую Инквизитор носил за спиной. Ага, вот еще один источник боли. И вот уязвимое место… на заметку.
Еще я понял, что мой меч не выдержит удара. Однако не стоит все загадывать наперед. Боль я уже почувствовал. Теперь остается главное – действие.
Я похлопал слепого по плечу.
– Старик, прошу, сыграй еще раз.
Музыкант добродушно улыбнулся.
– Ты хочешь драться? – прищурился Инквизитор. – Я понял тебя.
И запел хор. Старик перебирал струны. Он приближался к новому состоянию – текущих капель.
По камням…
По плащу…
По крышам…
По булаве…
По черепице…
По рукояти…
По лицу…
…моему…
…по его…
Кто-то грыз яблоко. Фортуна? Или мне показалось?
Хор оставался хором.
– Я слушаю слова, – довольно проговорил Инквизитор. – Я наслаждаюсь ими.
Я ничего не ответил. Просто подошел к старику и бросил горсть монет в глиняную миску. В ней не было ничего, кроме дождя.
Внезапно что-то совпало. Хор и струны. И дождь. Как будто разом упали все капли и издали одинаковый звук.
Заскрежетала сталь. Я рванулся через двор, разбивая лбом капли.
Старик был в каждой. И его прекрасная музыка.
Инквизитор поднял над головой страшное оружие, усеянное шипами. Хор застыл на самой высокой ноте. Старик резко провел закостеневшими пальцами по струнам. Сразу по всем.
Мы столкнулись. Как две немыслимые сферы. Хрупкий барьер между нами раскололся. И рассыпался.
Я замахнулся, понимая в тот же миг – клинок сломается.
Оглушительный…
…короткий…
…звенящий…
…удар!
Как будто оборвались струны и умолк хор.
Инквизитор что-то выкрикнул и ударил. Клинок выдержал – я наклонил его так, чтобы святое оружие просто скользнуло. Булава с треском вошла в каменную плиту.
…в глиняной миске звенели монеты. Дождь касался их тонкими пальцами… Старик не отставал. Он нашел нужный ритм и был доволен.
Я отскочил в сторону. Инквизитор остался позади. Я развернулся и ударил изо всех сил рукоятью по спине. Красный столб подломился.
Проекция все еще напоминала о себе. По сути, я ударил себя. Ощутимо, к таким ударам привык. Но святая боль свалила нас обоих.
Инквизитор застонал и упал на колени. Я катался в грязи и выл. Почувствовал, как сквозь мою раскаленную спину – ткань за тканью – простреливается хребет.
Старик гладил струны. Он был дождем.
– Почему ты упал? – прохрипел Инквизитор.
– Проекция, – я сплюнул, – отражение… называй как угодно.
– Это магия? – Инквизитор попытался встать. Не получилось. Он снова рухнул на камень.
– Нет, – выкрутился я, – это тайное знание.
– Теперь ты знаешь… – Инквизитор посмотрел в небо. Раскрыл рот и ловил им капли. – Ты почувствовал мое откровение.
– Никакое не откровение, – отмахнулся я. – Обычная боль.

***

Мы снова сидели под навесами. Он слушал хор, я еще раз заплатил старику.
Дождь усилился – под навесами стало еще уютнее.
– Если бы я сказал тебе, что привел Мессию, – я уселся поудобнее и следил за каждым движением Инквизитора. Он мог в любой момент повторить поединок, – что бы ты ответил? Взялся бы проверять?
Старик с интересом слушал. И пытался обогнать дождь.
– Да, – ухмыльнулся Инквизитор, – взялся. Но прежде спросил Мессию о его замыслах, ибо цель Мессии предопределена Богом.
– Что должен сделать Мессия? – я нервно постукивал пальцами по рукояти. Он не скажет…
– Ему решать. Не нам.
– И не тебе?!
– Не мне, – согласился Инквизитор, – и уж точно – не тебе.

***

Мы договорились встретиться с Орестом около кузницы.
Как раз в это время старый изможденный рыцарь заказывал кузнецу стальную руку.
Вот ведь люди! Что за королевство такое?! Лангедок!
Они верят, что годы в сражениях улучшают рыцарство? Что каждый павший становится святым духом, ангелом, гневной дланью на поле битвы. А выживший верящий, в свою очередь, становится святым мстителем. Я видел этих людей. Не только в Лангедоке.
Калеки, закованные в тяжелые доспехи. Этот тоже. Кузнецу, видать, не впервой отковывать части тела…
Их берегут. Отряды железных стариков и калек смотрят на то, как гибнут тысячи молодых и становятся «святыми духами». Как-то мне показывали это воплощение.
Седовласое существо с ослепительно белой кожей и черными провалами глазниц. Погибшие рыцари должны стать такими. Святые духи, говорят, как и святые мстители приходят в самый решающий момент. Когда погибает многотысячный заслон.
– Будь осторожнее, – пошутил я, – не то сердце придется кузнецу заказывать. Интересно, оно по-разному бьется в груди еретика и святого мстителя?
Около горна захохотал кузнец. Старик посмотрел на меня. И рад умереть, но только в бою. Может быть, получится воплотиться и пополнить небесное воинство…
– Ганелон, – поклонился маг.
– Орест.
– Каким ты нашел город? – начал издалека помощник Магистра.
– Таким же, как и Лангедок. Удивительным. – Я кивнул кузнецу. – И странным. – Взглядом указал на рыцаря, который уже примерял новую руку.
Орест отвел меня в сторону.
– На чьей стороне будет Фортуна?
– Ни на чьей, – уверенно ответил я. – Сатирикон – сам по себе, Инквизиция – сама за себя. В вашем случае, Мессия не выбирает из двух зол.
– А из трех? – хитро сощурился Орест.
– Вы посредники, – напомнил я, – и ваше дело – принять Мессию.
– Назови плату.
– Погодите. Пусть все свершится.

***

– Хочешь пить, Фортуна? – спросил я.
Девочка кивнула и дрожащими руками взяла флягу.
Перед нами разворачивались две армии. Скоро должен прийти Мессия.
– Слышишь, Фортуна? Мессия! Как красиво звучит!
Девочка согласно кивнула. Ее трясло.
– Не бойся, Фортуна. Не в первый раз.
– Вот так – в первый.
…Воздух вибрировал смертью. Шипящие ядра разрывали туманную дымку и взрывали долину. Летели они в сторону разноцветных толп еретиков, одержимых, идолопоклонников и чернокнижников, возглавляемых проклятым Ересиархом. Вот она, армия скверны. Армия Сатирикона.
Перед войском на помосте высился целый театр. И люди в ярких нарядах что-то показывали, пели, смеялись, танцевали. Смеялось и войско Сатирикона.
Порою ядра прошибали помост и убивали актеров. На смену погибшим приходили новые. Сцена становилась скользкой. Актеры падали в кровавую лужу, вскакивали на ноги и продолжали игру. И продолжали смеяться, что-то выкрикивать, плясать.
С другой же стороны громыхала полевая артиллерия. По всей видимости, Святая Инквизиция спокойно переносила запах пороха. И отменила анафему по поводу применения и огнестрельного оружия. Кое-какого, разумеется.
Через реку переправлялся стальной поток войска Святой Инквизиции. Эта сторона тоже припасла эффектное вступление. На первой телеге возвышались шитые золотом знамена. На второй – хор.
Хор… Десятки ртов, что-то поющих. Одинаково. Под завывание ядер.
Одинаковые слова, которыми так любит наслаждаться Инквизитор. Как залпы артиллерии. И раскаты грома. Далекая гроза. Не страшно. Все впереди.
– Готовься, Фортуна, – прошептал я, – скоро твой выход.

***

…Вот чему научилась несчастная сирота…
Я нашел ее в развалинах. Сумасшедший Лонгвин сказал, что эта девочка, этот забавный скелетик с копной черных волос, принесет мне удачу. Я ушел и взял ее с собой.
Ганелон. Торговец Мессиями. Дурачок, воюющий за идею. Странствующий мечтатель.
И еще Фортуна. Она была всеми. Святыми и грешными, вдохновляющими и уничтожающими. Она крутила свое Колесо. И приносила удачу. И покой.
Издержки? Виновных не стоит искать. Что-то не получалось. Самое главное – Мессия есть. Мессия приходит, когда люди надеются.
Теперь ей предстоит быть СИЛОЙ.
СИЛОЙ, КОТОРАЯ ОСТАНОВИТ.
– Остановитесь! – закричала Фортуна. Войска почти сблизились. Посыпались стрелы.
И появилась ОНА. Она шла уверенно. Ветер раздувал черные лохмотья.
Черная каравелла.
– Прошу вас, люди! – кричала девочка, поворачиваясь то в сторону хора, то в сторону театра. – Если вы люди! Остановитесь! Земля пропиталась кровью, земля устлана мертвыми! Она не выдержит новой красной реки. И новой трупной горы! Остановитесь!
Прекрасная роль! Я плачу? Почти… Как убедительно! Перекричать хор и театр. Заглушить артиллерию и остановить стрелы!
ИДЕАЛЬНО!
Войска действительно остановились. Дело сделано.
Дело сделано?!! Или нет?

***

Откуда появилась эта девушка? Это странное существо в белых лохмотьях? Откуда?!!
Она вышла из железных рядов воинства Лангедока. Она плыла. Грациозно и величаво. Она прижимала к груди младенца.
Белая каравелла.
Что это? Мессия? ОНА ИЛИ ОН? Этот вопящий сверток?
Откуда только взялись силы?! И такая быстрота?
Я не заметил, как спрыгнул с камней, побежал… через всю долину. Ветер гудел в ушах. Долина качалась перед глазами. И две стены по обе стороны. И два пятна – черное и белое.
Я присмотрелся. Эта женщина… Как неумело держит она младенца! Почему же? Мать?
Просто она никогда не держала детей. Никогда не имела детей.
Она зажигала и тушила фонари. Она была девственницей. На скамейке осталась кровь. Я думал, что дождь смоет.
Не смыл.
– Стой! – закричал я. – Стой, Фортуна! Они обманули нас! Теперь это не наше дело! Стой!
А она шла. И Мессия Святой Инквизиции шла навстречу.
Что-то не на своем месте…
– Стой!
Я оказался между войсками, между Мессиями. Я разрывался между ними. Я был в самом центре. Долина прыгала перед глазами. Меня трясло.
– Фортуна, – прошептал я. Обернулся. И заплакал. – Моя прекрасная фонарщица…
Она стояла и прижимала к себе ребенка. Трепетно, нежно. И неумело. Вот-вот упустит.
Фортуна подошла к ней. И я вспомнил!
– Нет!
Фортуна ударила. Неумело пырнула кинжалом, который украла у меня. На всякий случай. Лезвие звякнуло о железо. Мессия Святой Инквизиции… Фонарщица носила под лохмотьями кольчугу. Младенец закричал.
Фонарщица побледнела и попятилась.
– Ганелон, я не успела потушить фонарь, – пролепетала она. – Инквизитор увидел кровь… догадался… сказал, что я должна искупить свой грех… это все из-за нас, Ганелон…
И снова запел хор. И снова засмеялись-затанцевали актеры. И загремела с берегов Тиранта полевая артиллерия.
– Мессия с нами! – рыкнуло рыцарство Лангедока. Частокол копий опустился наперевес.
Я не успел ничего сообразить, как две армии со скрежетом столкнулись, похоронив под собой Мессий.
…Фортуну.
…фонарщицу.
…младенца.
И, кажется, меня.

***

Надо мной был купол. А вокруг битва. И еще Магистр.
– Остановись, Ганелон, – успокоил он. – Присядь. Трава мягкая и теплая. Орест удерживает купол. Мы в самом центре сражения.
Вокруг все гремело и выло, кричало и разрывалось, скрипело и трескалось… Купол немного приглушал звуки.
– А как же… – я подбежал к сверкающему барьеру и попытался рассмотреть происходящее. – Орест не выдержит!
– Выдержит, – буркнул Магистр. – Он продержит купол хоть весь день. Сядь.
– Там лежат… они… все трое! – прокричал я. – Мы можем передвинуться?!
– Нет, – Магистр первым увидел изуродованные тела. – Старайся не смотреть. Мы в безопасности. Стрелы и ядра отскакивают от нашей защиты.
– А Ересиарх?
– Он не маг. Он просто не верит. Поэтому он и Ересиарх.
– Там Фортуна! Та фонарщица!
– Они были, – погладил бороду Магистр. – Осталось Колесо. И фонари. Они еще долго будут гореть.
Стрелы и ядра отскакивали. Иногда купол вздрагивал, будто по нему били огромным кулаком.
– Чернокнижники, – пояснил Магистр, – это они стараются разрушить защиту. Ну, ничего, рыцари доберутся до них в первую очередь. Ба, – воскликнул он, – а вот и резерв! Посмотри, Ганелон! Незабываемое зрелище.
Отряд седовласых святых мстителей вклинивался в боевые порядки Сатирикона со стороны леса. Стальные кони неслись вслепую – мстители били их шпорами. Кони топтали еретиков. Старые калеки только кричали. Кто-то размахивал новенькой рукой. Кто-то пытался ударить. Ныли старые кости. Мечи не повиновались, вылетали из слабых рук. Кони топтали еретиков. И еретики знали, чем угостить отборную конницу Лангедока.
Кони отчаянно ржали, напарываясь грудью на щетину выставленных копий. Кони плакали, когда им вспарывали брюхо тонким, как шило кинжалом. А стальная груда, вопя о вере, вылетала из седла. И не могла более подняться. Надежный доспех побеждал старость, становясь ловушкой.
Кони ломали ноги, падали, роняли пену… горели – до чернокнижников никто не добрался.
Орест упорно держал купол. Я смотрел только на коней. И лишь изредка на окровавленные тела Мессий.
Жаль, что у коней нет своего Мессии. Иначе они были бы счастливее людей. Проекции не было, зато боль была видна.
Боль – сплошной рот. Никакого лица.
Или же чокнутый орущий Лонгвин. Он мерещился мне в каждом воине. Он кричал: «Сделай проекцию и сдохни от боли, подонок!» И в очередной раз погибал.
– Их пожалеет ночь. Сегодня стемнеет быстро, – пробормотал Магистр. – День для битвы выбран удачно.
– Потому что Фортуна погибла?
– Потому что Колесо осталось. А оно все еще крутится.
– Кто победит? – простонал я, в очередной раз посмотрев на тела никому не нужных Мессий.
– Как всегда никто. Ночь их разгонит.

***

Я ходил по полю битвы. Если находил живых, дорезал. Все! Хватит! Никаких отборных калек, никаких святых мстителей! Пусть воплощаются и уходят наверх! Там они нужнее, чем здесь.
Еще один калека.
– Я должен стать… – он захлебывался кровью, – ста-а-а-ать…
– Святым мстителем? – хмуро переспросил я. – Нет. Отправляйся в небесное воинство. Ты нужен там.
– Спасибо, – в глазах калеки заблестели слезы. Он увидел кинжал. Испугался. Решил потянуть время. – Прошу тебя, положи мои руки мне на грудь…
– Сначала найди свои руки.
– Тогда меч.
– Нет. Туда ты ничего не возьмешь, кроме своих грехов, – сказал я и глубоко вогнал лезвие в шею несостоявшегося святого мстителя.
Тел Мессий я так и не нашел. Их погребли под собой те, кто надеялся.

***

Не было слышно хора. Собор был пуст.
Я прошел мимо длинных рядов… тут сидели молящиеся. Тут сидела Мессия Лангедока. Моя фонарщица.
Я подошел к алтарю. На иконе был изображен старичок. Он добродушно улыбался. Еще выше на кресте висел молодой парень.
Я бросил несколько монет в чашу с вином.
– Пожалуйста, – сказал я старику, изображенному на иконе, – сыграй еще раз.
Старик был дождем.
Я покидал Лангедок.