Я никогда не был поклонником коллективных встреч Нового года. Собственно говоря, я совершенно не понимаю ажиотажа вокруг календарной смены дат. И даты эти условны, придуманы когда-то людьми. Возможно, придет время, и будут совсем иные точки отчета для летоисчисления. А главное, я не мог понять радости населения оттого, что в этой условной дате цифра меняется на единицу. Не отмечаем же мы пышным празднованием наступление нового дня или, к примеру, месяца?
Я бы с большим удовольствием в эту ночь остался дома, и встретил бы этот самый «новый год», просматривая десятый сон в собственной постели, но Серега – мой друг – уговорил меня пойти на праздник в гости к его коллеге. Справедливости ради следует сказать, что человек этот не был мне совершенно незнаком. Прошлым летом мы в небольшой компании с его участием даже ездили отдыхать на речку. Но вот в квартире Серегиного коллеги на квартале Молодежном, я был первый раз.
Компания оказалась пестрая. Половину участников «встречи нового года» я видел впервые в жизни. У остальных, видимо, была та же проблема. Поэтому, как это ни парадоксально, «праздник» проходил, в принципе, неплохо. Парни и девчонки изо всех сил старались продемонстрировать, насколько они раскованы, насколько велика их способность к безудержному веселью. Все флиртовали со всеми, насколько им позволяли приличия и их сексуальная ориентация. Хотя, как мне показалось, влияние общественных предрассудков в эту ночь существенно ослабло. Впрочем, ослабло ровно настолько, чтобы пробудить фантазию, увлечь всех членов компании игрой в «отношения» где-то на грани фола, но при этом никого особо не напрягать.
Мы уже отметили бокалами шампанского наступление нового года под речь обоих президентов – соседского и нашего, когда я услышал восклицание Серёги, стоявшего на балконе:
– Смотрите, какая интересная иллюминация!
Я и еще пара гостей, которые находились поблизости и тоже заинтересовались происходящим за стенами квартиры, вышли на балкон. Очень высоко в чёрном, усеянном сияющими точками звёзд небе двигались горящие жёлтым светом точки. Я не сразу сообразил, что это мне напоминает. Но потом меня осенило:
– Да это же метеоритный дождь!
Действительно, всё точь-в-точь походило на августовские метеорные всполохи, чертившие линии в районе Млечного пути. Я попытался вспомнить, бывают ли такие дожди в декабре, начале января. Но додумать мне не дали.
Желтых точек сгорающих в атмосфере метеоритов становилось всё больше и больше. Завороженные зрелищем мы стояли, открыв рты. И вот несколько десятков особо ярких вспышек приблизились. Град камешков застучал по крыше похожего на гроб старого кинотеатра «Аврора», где в уходящем году не очень удачно пытались сделать супермаркет бытовой техники. Несколько камней впилось в покрытый снеговой кашей асфальт; зашипела, испаряясь, вода. Мы инстинктивно вжались в стену дома, хотя нас защищал навес балкона верхнего этажа.
В этот момент что-то ухнуло; мы все вместе посмотрели в сторону, откуда раздался шум. Где-то в центре города, скорее всего, в районе центрального рынка – что-то не то взорвалось, не то просто загорелось. Но вспышка красного цвета была настолько яркой, что все мы, кто смотрел на неё, на какое-то время ослепли. Натыкаясь друг на друга, оттаптывая друг другу ноги, мы ринулись в комнату. Уже после этого все гости и хозяин потеряли сознание.
***
Электричество вырубилось, видимо, уже давно. Хозяин квартиры, пришедший в себя одним из первых, сориентировался и зажег свечи. Все с напряжением в лицах переглядывались, собираясь за столом. Я попытался включить мобильный, чтобы узнать время, но мне это не удалось. Вообще. Это теперь был бесполезный кусок пластика с вкраплениями металла. Судя по тому, с какой надеждой смотрели на меня остальные гости, у всех них с телефонами была сходная проблема.
Кроме нас с Серегой все остальные гости оказались местными, они жили где-то поблизости, в пределах восточных кварталов. Никто не стал нас задерживать, когда мы с другом собрались уходить. Мне показалось, что другие гости даже испытали что-то вроде облегчения, мне в этот момент не очень понятного.
Улица встретила нас холодом и сыростью. Мороза не было, но легче от этого не было. Нигде не светились окна. Не работали фонари. Не сверкали самодельные фейерверки, не взрывались надоевшие за предновогодние дни петарды. Город был погружен в безмолвие. Не то что маршруток, но даже вездесущих такси не было видно, и мы решили идти пешком.
Уже на улице Ломоносова мы обогнали небольшую группку людей. Четверо немолодых мужчин и две непонятного возраста женщины покосились с опаской на нас, но вслух ничего не сказали. Нам с Серегой тоже нечего было им сказать.
Уже около остановки «База механизации» я обернулся и увидел едущий со стороны «Авроры» автобус. Его новенький, наполненный светом, салон выглядел немного нелепо в погруженном во мрак городе. Мы с Серегой отчаянно замахали руками. И свершилось чудо – автобус остановился.
– В Камброд, до стадиона Ленина идёте? – спросил я.
Водитель отрицательно замотал головой.
Я оглянулся назад. К той группе людей, которую мы недавно обогнали, приближались три или четыре милиционера. Мне показалось, что я даже разглядел их бледные, ничего не выражающие лица. Двое мужчин в отчаянной попытке спастись бежали к нашему автобусу.
Я заискивающе улыбнулся водителю:
– Ну, хотя бы в центре высадите, где сможете.
Автобус был пустой. Только на сиденье за водителем сидела полная добродушная женщина. Она заступилась за нас:
– Давай, подвезем ребят.
Мы протиснулись в автобус, дверь тут же закрылась, едва не прищемив наши куртки. Автобус тронулся с места. Я оглянулся и увидел обреченное лицо одного из мужчин, которому не хватило всего несколько шагов, чтобы коснуться рукой до задней двери уходящего автобуса. Моё сердце сжалось, но единственное, что я мог сказать, обратившись к водителю, это:
– А ты можешь быстрее ехать?
Он покосился на меня, скривил рот:
– Могу, но не сейчас.
Мол, неужели ты, дебил, не понимаешь, что в данный момент не та ситуация, чтобы участвовать в гонках. Но я ничего не мог с собой поделать, скорость автобуса, как по мне, была удручающе медленная.
Но нас всё же не остановили. Возможно, не заметили. Или были заняты теми людьми. Или, скорее всего, не посчитали нужным на нас реагировать. Пока.
Женщина, что сидела за водителем, начала говорить:
– Мы вообще-то были за городом, в Станице, а тут…
Водитель зыркнул на неё, и она смолкла. А я заметил, что на лбу мужчины выступила испарина. Он уже великолепно постиг суть происходящего.
К «Городку» мы подъезжали уже с выключенным в салоне светом. Да и фары водитель тоже выключил. Всё равно ни единой машины или другого транспорта на трассе не было. Остановка у перекрестка была ожидаемо пустой. Было не по себе от зрелища этого места – прежде такого многолюдного в любое время суток, в любую погоду. Словно город в одночасье вымер от неизвестной эпидемии. Мне, правда, показалось, что на вещевом рынке, когда мы мимо него проезжали, мелькнула какая-то тень. Но, возможно, это, действительно, мне лишь показалось.
А вот три силуэта конных милиционеров, двигавшихся со стороны тепловозостроительного завода, которых я увидел, когда мы промчались через следующий перекресток, были реальностью. Водитель, видимо, тоже их увидел. Как только мы взобрались наверх по улице Советской, не доезжая остановки до «Донбасса», он остановился, сказал:
– Ну, всё ребята. Дальше я вас не повезу. Простите, мне тоже жить хочется.
Нам нечего было возразить на это. Мы вышли, проводив взглядом автобус. Водитель рассудил, что в центр ему сейчас лучше не соваться, и свернул налево в переулок. Мы тоже решили перемещаться маленькими улочками, переулками, двигаясь по возможности в сторону моего дома.
Погруженный во тьму город молчал. Не было слышно даже лая собак. Только мокрый снег вперемешку с грязью чавкал под нашими ногами. В какой-то момент Серега прервал тишину, сказав:
– Тебе хорошо. Тебя никто дома не ждет. А у меня мама там сейчас сходит с ума.
Я задумался. Кто обо мне сейчас беспокоится? Друзья и коллеги по работе поглощены собственными проблемами. Им не до меня. Брат с его Новой Каховкой оказался так далеко, будто в другой галактике. Странно, но мне больше всего на свете сейчас хотелось оказаться дома, словно, переступив его порог, я вернусь в прошлое, в котором не было всего этого…
– Конники, – вскрикнул Серега, показывая в конец улицы, что вела к тюрьме; её мы как раз пересекали.
Патруль конной милиции находился ещё очень далеко от нас, и был шанс, что они нас пока не заметили. Держась теневой полосы около домов, мы рванули в сторону Кукольного театра, но и там, в районе гостиницы «Дружба» мы увидели силуэты конников. Я потащил Серегу в боковой переулок.
– Ну, вот. Теперь мы точно показали, что прячемся от них, – пробурчал парень, но вслед за мной ускорил бег.
Переулок, к счастью, оказался коротким, и мы смогли повернуть за угол, продолжая бег по узкой улочке, которая шла перпендикулярно этому переулку. Потом был еще поворот. Кажется, нам удалось уйти от патрулей незамеченными.
ДК имени Ленина мы обходили стороной такими же точно узкими переулками и улочками. Достигнув трамвайной линии, мы с опаской посмотрели по сторонам, но нам повезло, и милиции здесь не было.
Пройдя по району практически полностью разрушенных домов, мы с тылу подошли к стене завода имени Ленина. В ней зиял огромный пролом. От железной дороги веяло такой опасностью, что мы, не сговариваясь, свернули в пролом и побрели по территории завода от одного цеха к другому.
Остановились мы около коробки большого цеха. Разрушения совершенно не затронули его – в особенности, если сравнивать с теми, что располагались рядом. Он выглядел таким же безмолвным, как и остальные. Но отблеск света, в одном из окон наверху, едва слышный запах дыма подсказывал, что там была жизнь.
Мы яростно заколотили в железные ворота, как будто это была наша последняя надежда на спасение. Очень скоро открылось окошко наверху, и как через бойницу средневекового замка из него выглянул парень.
– Эй, шеф, – крикнул он куда-то вглубь комнаты, – тут ещё двое, какой-то мужик за сорок и парень помоложе.
– А вокруг никого нет? – донесся до нас сонный хрипловатый голос «шефа».
– Неа. Всё чисто.
– Тогда запусти их. Только по быстрому.
Через минуту тягостных ожиданий со скрипом открылась железная дверь, которая находилась у края фасадной стены сбоку от основных ворот. Оттуда выглянул знакомый уже нам парень. Он махнул рукой, призывая нас к себе.
Наш провожатый долго вел нас по запутанной системе крутых лестниц и переходов, пока мы не оказались в довольно просторной комнате, главной достопримечательностью которой являлась ржавая печь-буржуйка. Около неё сгрудилось полтора десятка людей, таких же, как и мы с Серегой, выброшенных на берег пришельцев из прошлого. Увидев нас, они потеснились, и мы заняли место между парнем в кожанке и молодой женщиной. Из кармана её пальто торчали красные поролоновые шарики на проволочных антеннках. Когда-то, очень давно считалось, что это очень смешно и весело носить такого рода антенны на праздничных гуляниях. А ещё был в продаже такой же поролоновый красный нос картошкой на резинке.
Хмурый немолодой мужчина сидел около самой печки, время от времени подбрасывая туда пачки бумаги. Целые горы плакатов разного формата лежали около печи. Бумага на плакатах была роскошная, плотная, мелованная. На каких-то плакатах на белом фоне была изображена женщина, обнимающая тигренка. На других – на синем фоне интеллигентного вида мужчина задумался, держа в руках очки в тонкой золотой оправе. Я силился вспомнить, кто эти люди. Я даже спросил Серегу:
– Не помнишь, кто это изображен на плакатах?
Но он только осуждающе посмотрел на меня, и я замолк, испытывая неясную благодарность к этим неизвестным, которые согрели нас в эту ночь.
Мы все были просто измотаны. Новогодняя ночь. Холод. Полный опасностей город. Не было ничего удивительного, что очень скоро все мы уснули. Словно кто-то милосердный выключил наше сознание.
***
Неизвестно сколько мы находились в бессознательном состоянии. Окон в помещении, где мы находились, не было, кроме одного, заваренного листом железа. Труба от буржуйки уходила из комнаты через отверстие, вырезанное в этом листе. В щель между отверстием и трубой кто-то натыкал ветоши, так что свет с улицы не проникал. Кроме того, совсем не факт, что там, за листом железа была улица.
Внизу, в цехе под нами что-то происходило. Что-то лязгало, стучало, кажется, перемещали какие-то тяжести. Смелых, чтобы спуститься вниз и узнать, что там происходит, не нашлось. Огонь в печке практически прогорел и был единственным источником света, но даже бросить в печь новую порцию бумаги никто не решался. Все чего-то или кого-то ждали.
Парень в кожаной куртке, что сидел рядом со мной, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Я уже не могу. Мне надо сходить в туалет.
Все покосились на него, но промолчали. Когда же он встал и подошел к двери, во взглядах, устремленных на парня, смешалась зависть к его смелости с сочувствием к проявлениям крайнего помешательства.
Парня не было буквально полминуты. Он заглянул в комнату, сообщив:
– Туалет тут напротив. В принципе, чисто. Я первый.
Вскоре он вернулся, и мы по очереди посетили столь нужное нам место. И вновь воцарилось молчание. Когда со стороны лестницы послышался топот ног, мы только теснее прижались друг к другу, как будто успели уже сродниться за время, проведенное в этой комнате.
Дверь отворилась и, освещая себе дорогу фонарем, в комнату вошел милиционер. Он осветил лица каждого из сидящих около печки, останавливаясь для изучения не более чем на пару секунд. Я впервые так близко находился рядом с милиционером. Иррациональным образом мне в эту минуту показалось, что в комнате неожиданно стало еще холоднее.
Страж порядка махнул рукой, и трое из нашей группы безропотно встали и, опустив головы, подошли к двери. Милиционер бесцеремонно отодвинул их и, открыв пошире дверь, позволил войти в комнату новым людям. Вновь прибывших было около двух десятков. В основном это были мужчины, но я заметил в группе двух или трех молодых женщин. Не дождавшись момента, когда новички сориентируются в новом месте, милиционер ушел, уводя с собой трех жертв.
Решив, что хотя бы некоторое время теперь уже можно ничего не опасаться, мы продолжили топить печку. Впрочем, из-за того, что людей в комнате теперь было больше, в ней стало немного теплее и без печки.
Ни «ветераны» комнаты, ни новички ничего не говорили. В тягостном молчании прошло где-то примерно полчаса, пока мужчина средних лет из новеньких не выдержал, воскликнув:
– Черт! Ссать хочется больше, чем сношаться.
Мы переглянулись с Серегой. Я даже прокашлялся, но меня опередил тот парень в кожанке, который уже проявил себя сегодня смельчаком:
– Практически напротив нашей двери узкая дверь. Это туалет.
Оживление среди новичков, вызванное этой новостью, только-только окончилось, когда вновь от лестницы послышались шаги. На этот раз людей было явно меньше.
Как оказалось, их было всего двое. Это были именно люди. У каждого из них в руках была картонная коробка. Ничего не объясняя, они раскрыли коробки и стали совать в руки ближайшим к ним людям: первый – брикеты в пластиковой упаковке, второй – маленькие бутылочки с водой. Вода и брикеты пошли по рукам. Мужчины что-то невнятно бормотали себе под нос, видимо, подсчитывая количество выданного продовольствия.
– Всем хватило? – уточнил тот мужчина, что выдавал воду.
Как оказалось, раздатчики не ошиблись в своих подсчетах. Тогда всё тот же мужчина сказал хмуро:
– Упаковку и бутылки можете сжечь.
После этого они закрыли коробки и отправились дальше. Возможно, в этом цеху была не одна такая комната с беженцами.
Брикет оказался жестким почти, как подошва, да и по вкусу не сильно от неё отличался, но всё-таки жевать его было можно. Главное – желудок ответил на эту пищу приятным ощущением сытости.
Всех сразу потянуло в сон. Вполне возможно, в еде или воде было что-то вроде снотворного. Но нашему измученному сознанию этот сон был только во благо.
***
Утром (нам приятнее было думать, что это утро, хотя мы не знали ни того, что творилось на улице, ни того, сколько времени находились во сне), после того, как все по очереди посетили туалет, вновь появились раздатчики пищи. Но на этот раз сонного зелья в еде не было. Только мы покончили с едой, в комнате появился новый персонаж. Вел себя мужчина решительно и уверенно, одет он был в костюм из какого-то синтетического материала синего цвета. Но это был все-таки «наш», и когда он ткнул в грудь мне с Серегой, а вместе с нами еще четырем мужчинам, это не так сильно нас взволновало.
Вслед за ним мы поплелись по запутанной системе лестниц и переходов, чтобы, в конце концов, оказаться в цеху. Здесь уже работало освещение. Мы от контраста с тьмой, к которой уже привыкли, на секунду ослепли, прищурили глаза, но наш провожатый поторопил нас:
– Пошли, чего стали!?
Цех был заполнен какими-то странными металлоконструкциями, конвейерами, аппаратами непонятного назначения. Я не мог бы сказать, что из всего этого было в цеху раньше, а что появилось уже в последнее время.
Мы прошли мимо всего этого нагромождения возле стены цеха, чтобы остановиться у грязно-серого контейнера, что стоял у окошка в стене, из которого выглянул пожилой мужчина в очках. На нем была такая же одежда, как у нашего провожатого, только серого цвета.
– Скидывайте своё рваньё в контейнер. Всё полностью. И трусы, и носки, и всю прочую вашу херню тоже. Потом по одному заходите на эстакаду и получаете одежду. И быстрее. Время идет!
Тут только я увидел стоящую чуть в стороне раму, вроде той, что стояли когда-то в аэропортах для поиска металла.
Ежась под равнодушным взглядом мужчины, мы стали голышом проходить сквозь рамку. Когда была моя очередь, мне показалось, что я прошел не через воздух, а через завесу какого-то излучения, которое вызвало легкие покалывания во всём теле.
Наша новая одежда состояла из черных синтетических брюк, такой же рубашки и ботинок. Всё сидело плотно, но главное – нам, наконец, сразу стало тепло. На рубашке была бирка с номером. Скоро стало понятно, зачем она нужна.
Всё тот же мужчина повёл нас в конец цеха к тому, что я вначале принял за стеллажи. Но, подойдя ближе, мы поняли, что это деревянные нары; на каждом спальном месте был написан номер. Нам с Серёгой повезло, и наши койки были рядом, одна под другой.
Покончив с формальностями, наш бригадир, не скрывая облегчения, повел нас к рабочим местам. Сереге выдали длиннющие щипцы. Он должен был вынимать ими из тигля раскаленные штуковины, чтобы потом вставить в гнезда формы пресса, который обслуживал я. Как только все ячейки формы были заполнены, я нажимал на педаль, форма смыкалась. Готовые детали (даже я со своим инженерным образованием не мог понять, что это такое и зачем оно надо) падали в поддон. Я брал их рукавицами и устанавливал в нужном положении в гнезда конвейера. Пока я это делал, Серега опять загружал форму. А в тигель заготовки закладывал тот самый парень, у которого когда-то была кожаная куртка. Теперь он ничем не отличался от нас.
Через три часа после начала работы был десятиминутный перерыв, во время которого можно было попить воды и сходить в туалет. Через шесть часов перерыв был уже двадцать минут, и нам приносили еду. Ещё через три часа был еще один короткий перерыв. Всего продолжительность работы была двенадцать часов.
Первые дни было тяжело, и, добираясь до койки, мы с Серегой падали от усталости. Мы просто вырубались, не обращая внимания на шум, царивший в помещении целые сутки. Но потом мы все же втянулись в ритм, и могли себе позволить после смены даже побродить по цеховым закоулкам. За пределы цеха даже вне рабочего времени мы выходить не решались, хотя знали, что вроде бы имели право беспрепятственно перемещаться по территории завода.
Нашим любимым местом стала крыша цеха. Во время одной из экспедиций мы с Серегой наткнулись на лестницу и люк, которые туда вели. Металлические конструкции, заполнявшие большую часть крыши, прятали нас от посторонних глаз. Несколько раз мы заставали моменты, когда по железной дороге, сверкая разноцветными огнями, проносились экипажи, полные иной жизни. И мы падали на покрытую гудроном крышу, стараясь слиться с ней в одно целое.
Но, не смотря на эти рискованные моменты, игра стоила свеч. Мы могли с Серегой, сидя на крыше, смотреть в ту сторону, где находились наши дома – думать, мечтать, вспоминать. Особенно тяжело было мне. До моего дома было не больше двадцати минут ходьбы пешком…
***
В какой-то из дней к нам с Серегой подошел бригадир. Он прицепил к нашей одежде жетоны, объявил:
– До конца дня у вас выходной. Эти жетоны дают вам право выходить за территорию завода.
Я встрепенулся, но бригадир, словно прочитав мои мысли, добавил:
– Железную дорогу не переходить. Лучше к ней вообще не приближаться. Трамвайная линия, ДК Ленина и Дворец пионеров определяют границы нашей зоны. Но я бы вам, пока не освоитесь, не советовал ходить дальше рынка, что у проходной. Да, вот вам наличность. Вдруг чего-то захочется купить.
Он выдал нам несколько пластмассовых пластинок разных цветов, которые, видимо, выполняли теперь роль денег. Я удивился этому факту. Я с трудом представлял, что бы я хотел себе купить на них. Собственно, только ради того, чтобы понять, есть ли у меня хоть какие-то потребности, стоило сходить на рынок.
Рынок, как я и предполагал, расположился около входа в бывшую восьмую городскую больницу. Окна больницы были заколочены, её давно уже закрыли за ненадобностью. Торговцы – жители домов из нашей зоны – принесли на рынок всякий хлам: вязаные носки, ношеную обувь, школьные учебники. Одна безумного вида старушка принесла с десяток дисков с художественными фильмами. Наше с Серегой внимание привлек мужчина с большим термосом, который стоял на складном столике. Рядом с термосом горкой примостились фарфоровые чашки, такая же сахарница, наполовину наполненная белыми сладкими кристаллами, а также початая коробка с пакетированным чаем.
Не то что бы нам хотелось пить, но, видимо, свою роль сыграла ностальгия. Мы подошли, заказали по чашке чая, не торгуясь, отдали мужчине требуемое количество денежных пластинок. Торговец уже налил нам в чашки кипяток, кинул пакетик, стал насыпать нам сахар, когда вдруг он что-то увидел за нашими спинами. Руки его внезапно затряслись. И тут произошло странное – он высыпал к нам в чашки весь свой сахар. Вода теперь едва помещалась в чашке.
Мы растерянно взяли чашки в руки, обернулись, чтобы наткнуться на усмехающееся лицо милиционера, который неслышно подкрался к нам.
– О, расширенный сахар!
Я так и не понял, что это должно было означать. То ли страж порядка плохо знал наш язык и просто хотел сказать, что сахар не разрешен к употреблению. То ли мы что-то пропустили из новостей нашего мира, и появился новый, модифицированный вид сахара, который, впрочем, тоже был не разрешен. Нас Серегой смутил и вид милиционера. Где подвались бледная кожа и бесстрастное выражение лица?! Или он был из наших?
Одним словом, мы с Серегой синхронно перевернули чашки, отчего их содержимое полилось нам под ноги. Видимо мы сделали всё правильно, так как милиционер бросил на нас беглый взгляд и, ни слова больше ни говоря, прошел по рынку дальше. Подойдя к старушке с дисками, милиционер сгреб все диски кучей в сумку, что висела у него на боку. Самое любопытное, что он при этом кинул старухе несколько пластиковых купюр.
Как только страж порядка ушел с рынка, мы тоже поспешили ретироваться. Все-таки в родном цеху было спокойнее.
Уже стемнело, когда мы с Серегой забрались на крышу. Мы просидели там минут двадцать, когда мой друг неожиданно сказал:
– Рождество…
– Уже? Или ещё? – я лихорадочно вспоминал, сколько времени прошло с той самой роковой новогодней ночи.
– Нет, ты не понял, – пояснил Серега, показывая на восток, – сейчас Рождество, смотри – звезда вечерняя.
Я посмотрел в ту сторону, куда он показывал. Действительно, над линией горизонта горела яркая звезда. И перед моим мысленным взором возникла картина. Вот именно в эту секунду в окно старого мергельного дома где-то в моём родном Камброде стучат три волхва: европеец, китаец и чернокожий. А мать, только что окончившая пеленать малыша, смотрит тревожно через стекло, гадая, кто это пришел к ней и зачем.
Я прикинул, сколько мне будет лет через тридцать три года. Картина получалась неутешительная. Серега с его тридцатью тремя годами был немного в лучшем положении.
– Может быть, на этот раз он поторопиться и не будет так долго ждать. Может быть, еще есть надежда, – невольно произнес я вслух.
Серега догадался без пояснений, о чем это я. Он только пожал плечами:
– Всё может быть.