Последние прохожие спешили домой по заснеженным улицам города, торопливо минуя сугробы, всё ещё продолжавшие расти. Было холодно, и люди зябко кутались в шубы, поднимали пушистые вороты, прятали руки в карманы и муфты. Лошади послушно тянули за собой экипажи, и вокруг их морд клубился белый пар. Извозчики, тоже промёрзшие и уставшие, погоняли своих лошадок, часто бранились, чтобы спустя минуту исчезнуть под густой снежной завесой. Снежные хлопья затевали в небе причудливый танец, перешёптывались между собой, и было во всём этом что-то правильное и таинственное. Вот только прохожие не замечали их странного ритуала − спешили куда-то по своим делам, воспринимая этот необычный снег как данность.
На улице, пожалуй, только куклы в витрине магазина могли по достоинству оценить хоровод снежных хлопьев. Уютно устроившись в своих салонах, украшенных кружевами, яркими картинками, искусно сделанной мебелью и крошечной посудой, они делали вид, что заняты своими кукольными делами. Тоненькие фарфоровые ручки замерли на половине движения, удерживая кофейные чашки и изысканные веера, а стеклянные глаза внимательно смотрели в небо, ожидая, когда же случится чудо, и они по-настоящему оживут.
Примерно того же самого ждали куклы в прозрачном шкафу в одной из празднично убранных гостиных города. Женщина с бледным изможденным лицом сидела напротив шкафа и смотрела уставшими глазами прямо на них. Неподвижно и не отводя взгляд она сидела уже давно, от чего глаза стали болеть и слезиться − настоящие слёзы литься уже не могли. Почти высохшие дорожки слёз делили красивое лицо женщины на три части, но вытирать их она не спешила вопреки приличиям. Её волосы были растрёпаны, а платье помятым, что совсем не подобало женщинам её круга, но этикет её больше не заботил. Боль и безысходность поселились в когда-то красивых глазах. Женщину окружала пёстрая новогодняя мишура, стеклянные шары и запах ели, так не идущие её отчаянию, но распорядиться вынести рождественское дерево не было сил. А ещё в глубине души она верила, что уже скоро распахнутся двери спальни, и звонкий смех наполнит дом, как это было несколькими днями раньше, под Рождество.
Отрывочное яркое воспоминание, ворвавшееся в затуманенный мозг, заставило наводниться два пересохших было ручья на её лице. Вот Мари замирает возле ёлки, вот её глаза загораются счастьем и неподдельным восторгом и вот она уже кружится в танце… А потом, будто издали, слышится звон стекла и крик её, матери, после чего свет во всём мире гаснет. Тогда женщина стала молиться. В очередной раз забывая слова молитвы и сбиваясь, она обращалась уже не к Богу, а к небу, ветру, снегу, забытым духам и идолам, жившим всё это время в глубине сознания… Она была готова просить у кого угодно − лишь бы этот кто-то исполнил её желание. Куклы в стеклянном шкафу смотрели с горечью и пониманием.
Тихо открылась дверь (точь-в-точь как в мечтах женщины!), но оттуда вылетел не звонкий детский смех, а резкий запах настоек и лекарств. Приземистый хорошо выбритый мужчина с моноклем на правом глазу прикрыл за собой дверь и побрёл к женщине. Та резко поднялась со стула, но не удержалась на ногах и снова поспешила сесть.
− Что вы, что вы, зачем так резко, − мужчина с моноклем проявил неожиданную прыть, поддерживая ещё более бледную женщину. − Вам сейчас нельзя ни терять сознание, ни болеть. Вы ей нужны.
− Как она? − дрожащим голосом спросила женщина. Пересохшие губы не хотели двигаться, от чего голос звучал совсем тихо.
− Не буду скрывать, − мужчина потупил взгляд. − Её состояние ухудшилось. Но мы сделали всё возможное. Рана не глубока, но крови она потеряла много. Вдобавок инфекция распространилась дальше по организму. У девочки очень высокий жар, но она борется. Теперь всё зависит от неё…
Женщина с шумом втянула воздух и закрыла лицо руками. Её плечи сотрясали беззвучные рыдания − плакать в голос уже не было сил.
***
В этот вечер дом замер необычно рано. Стены, книжные шкафы, картины в тяжёлых рамах, даже новогоднюю ёлку − всё окутывал туман боли и отчаяния. Даже куклы и оловянные солдатики в шкафу, казалось, склонили головы в охватившей всех печали. И может потому, что в доме всё было мертвенно тихо, неосторожный звук в углу комнаты со стеклянным шкафом показался резким и неприятным. В темноте что-то зашевелилось и, скрипя тонкими коготками задвигалось к центру комнаты. Скользя по натёртому паркету своими крохотными лапками, к стеклянному шкафу приближалась мышь. Возле прозрачной дверцы она вытянулась на задних лапах и стала пристально вглядываться в игрушечную пестроту кукол, гусар и деревянных домиков, а потом, недовольно покрутив усами, побежала дальше.
Мышь ощущала себя настоящей хозяйкой. Сунула нос во все шкафы, обежала вокруг каждого стула, по скатерти взобралась на стол и обнюхала вазу с фруктами − но не еда сейчас интересовала разведчицу. Очень скоро зоркие глазки-бусинки уловили в темноте то, что так долго искала мышь. Хвостатая издала победный писк и поспешила сбежать со стола, а потом скрыться в щели между стеной и полом.
…Лишь только тогда он позволил себе пошевелиться… Маленький и смешной, он был жалок даже в своих собственных глазах. Когда-то юный красавец. Сейчас − детская игрушка, забавный уродец с большим ртом. Щелкунчику было стыдно за свою трусость − очень хотелось очертя голову броситься на хвостатую шпионку и задушить её собственными руками, но здравый смысл брал верх − без сабли бросаться на врага было равно самоубийству. Поэтому пришлось наступить на горло своей гордости и отсрочить момент битвы − всё равно его главный враг − не мышь-разведчик, а семиголовый Король. У Щелкунчика ещё было немного времени, чтобы раздобыть оружие.
Шевелиться в последнее время становилось всё сложнее и сложнее. Он догадывался, почему так происходит, но старался не думать об этом. Сперва выжить и отомстить, а потом молиться − за спасение Её жизни. Большего он сделать не мог. Возможно, могли бы помочь волшебники, тёмные и светлые чародеи, но для того, чтобы их позвать, было необходимо выбраться из дома, а все выходы ночью надёжно охранялись стражей Мышиного Короля. Поэтому над кроватью больной пока колдовали врачи, оставляя за Щелкунчиком право наблюдать с каминной полки за происходящим. В случившемся он видел свою вину, но сейчас нужно было действовать, а не винить себя.
Дверца шкафа была тяжела, и открыть её самостоятельно не получилось. Тогда Щелкунчик постучал по стенке − внутри было тихо. Значит дела совсем плохи. Осмотревшись вокруг, Щелкунчик заметил у самой стены длинный и тонкий осколок стекла − видимо служанка не заметила его, когда прибирала остатки разбившейся дверцы. Такой вполне мог сойти за саблю. Держать в руках осколок стекла, а тем более доверять ему свою жизнь, было горько и обидно − его собрат, составлявший с ним стеклянную дверь шкафа, нанёс роковую рану Мари. Теперь же Щелкунчик всеми силами просил равнодушное стекло не треснуть в самый ответственны момент.
Вокруг было тихо. В шкафу ни единого признака жизни. В комнате − ни единого признака мышей. Тогда Щелкунчик поддался уже давно донимавшему его желанию и зашагал в сторону комнаты девочки. По человеческим меркам комната была обычной, но для коротконогого Щелкунчика пересечь её было настоящим испытанием. Дверь была прикрыта не полностью, и на пол падал тонкий и тусклый луч ночника. В этом неярком свете Щелкунчику удалось разглядеть детскую кровать, стол с рядом медицинских склянок и коробочек с порошками и бледное лицо Мари. У маленького человечка сжалось сердце от боли и отчаяния, а на глаза навернулись слёзы. Ноги и руки вдруг совсем ослабели, и холодная, но неотвратимая мысль червём-древоточцем впилась в голову и больше не отпускала.
Раздался тихий щелчок, заскрипел старый механизм, и высокие напольные часы стали бить полночь. Гулкий низкий звук вырвался из деревянного короба, промчался по комнате и полетел по остальному дому. Так же мелодично и громко запели часы в окрестных домах, а куранты на городской башне заиграли затейливую мелодию. Но бой всех этих колоколов и механизмов почему-то был зловещим в эту ночь, будто за ней больше не насупит ни рассвет, ни новый день.
За спиной послышался мерзкий стук мышиных коготков, и Щелкунчик крепко сжал в руке осколок стекла, заменивший ему саблю. Если в мире есть добрые духи, дарящие детям чудеса, то сейчас было самое время молить их о таком чуде. Щелкунчик привалился спиной к двери и с тихим стуком закрыл её. Свой последний рубеж он будет защищать всеми силами.
Посреди комнаты стоял Мышиный Король. Все семь голов пристально смотрели на Щелкунчика, и все семь клыкастых глоток скалились в презрительной усмешке.
− Здравствуй, тот, кто когда-то был человеком, − произнесла одна из мышиных голов.
Маленький человечек не отвечал − лишь крепче прижимался спиной к двери.
− Ты помнишь мою мать? − продолжал Король, наступая на Щелкунчика. − Помнишь, как ты раздавил её голову своим каблуком, осиротив меня, весь мой народ? Это не высокие слова, Щелкун, поверь. Ах, конечно, у тебя не было времени замечать такие пустяки: сперва ты отсчитывал шаги, пятясь назад, и уже наверняка представлял себя мужем принцессы. А потом ты был слишком напуган, когда тебя постигло предсмертное проклятие моей матери… Всё было так, Щелкун? Я достаточно освежил твою память?
− Мой грех – только мой, − процедил наконец он сквозь зубы. − Но зачем сейчас ты мстишь ребёнку?
− А затем, чтобы ты испытал всё то отчаяние, которое испытал я, когда хоронил свою мать! − вскричал Мышиный Король. − Теперь ты будешь страдать, как страдал я, когда девочка умрёт. Правда, длиться это будет недолго, потому как скоро умрёшь и ты! Я лично смочил её рану мышиным ядом, который тут же разнёсся по её телу. Так что теперь мы квиты.
Щелкунчик сжал саблю так сильно, что острые края впились в маленькие пальчики. Лютая ненависть, боль, отчаяние, гнев перемешались в маленьком сердечке Щелкунчика. Он скрипнул зубами, и поднимая саблю, шагнул вперёд.
− Взвод, стройся! Артиллерия к бою! − громогласно скомандовал он, призывая свои войска.
Но в стеклянном шкафу всё оставалось тихо. Даже из противоположного конца комнаты Щелкунчик видел, как пошевелились было его солдаты, но замерли на половине движения; как их серьёзные и мужественные лица исказил страх, а потом страх сменился безразличным, совершенно неживым выражением; и только что рвавшиеся в бой воины один за одним превращались в неповоротливые игрушки.
Тогда Щелкунчик застонал − не от разочарования и нахлынувшего предчувствия скорой смерти − от осознания того, что умерла его принцесса, и магия её веры, творившая чудеса и оживлявшая всё кукольное королевство, иссякла вместе с её жизнью. Тишина за дверью была жестокой и пугающей, и как Щелкунчик ни старался, он больше не мог различить за дверью ни дыхания, ни сердцебиения. Помощи можно было не ждать – вся его гвардия замерла с каменными лицами в шкафу − он оставался один.
− Вот и всё, − выдохнул Мышиный Король. − Закончилась твоя сказка.
И тишину разорвал на части мерзкий звук постукивания сотен мышиных лапок. Они лезли, казалось, отовсюду − из-за плинтусов, из-за отслоившихся обоев, из щелей и даже из-за карнизов у потолка. Безграничная, как море, серая масса. Несчётная армия тонких хвостов, когтистых лапок, серых шкур и чёрных глаз. Уже очень скоро мышиная армия заполонила половину комнаты, превратив её в волнующийся живой океан. А крысы всё прибывали и прибывали, беря в кольцо отважного Щелкунчика.
Уже не было видно ни паркетного пола, ни ковра; в серой армии нельзя было различить Мышиного Короля, и волнующееся кольцо сомкнулось над единственным островком спокойствия, в центре которого стоял Щелкунчик. В скупом свете ночи ещё блестела стеклянная сабля, обагряя пол вокруг крупными каплями мышиной крови, но скоро и эти проблески исчезли под набежавшими серыми волнами. Единственными звуками в комнате стали цокот мышиных коготков и размеренное тиканье напольных часов.
***
Ночную тишину сменили стон, плач и рыдания, когда домочадцы проснулись. И никто не заметил валявшуюся за дверью изгрызенную и переломанную игрушку с осколком стекла в одеревеневшей руке.