Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.
Льюис Кэролл

– Догоняй, Тейя! Ты отстаешь!
– Ганелон! Подожди! Не торопись!
Мы купались в прохладе Тереллы – леса, который некогда был священным.
Мы купались… Я и Тейя – девушка из отпрысков Лесного Народца.
Мы купались в прохладе и свободе, которой нас щедро наградили. Тейю – мастер Элвин, меня – мастер Лонгвин.
Наградили, разумеется, временно.
Мэтр Лонгвин, хоть и немного с «вывихом», но слово свое сдержит. Сдержал.
Вообще-то, наслаждаться неконтролируемым бездельем, жизнью «нерадивого ученика» пришлось недолго. И почему-то с той поры пролетело несколько лет. «Несколько» в моем понимании – пять или шесть… ну, быть может, семь. В крайнем случае, восемь.
Мэтр Лонгвин, хоть и сумасшедший старик, но верит в мою извечную благодарность. С тех пор, как нашел меня. Или же я сам нашелся... не помню. Ведь «несколько» в моем понимании – в пределах десяти. Но не более.
Новая статуэтка красовалась на полке. А старик не прекращал ворчать:
– Великие Пращуры! Девять лет угробил на кусок деревяшки, ан парень-то и вырос!
Кого благодарить за это? Лонгвина? Или сороконожку, которая замедлила ход времени? И чуть было не почувствовала себя едой. Знаете ли, лакомый кусочек для Ганелона.
Я ждал отдыха. Одного дня без приказов мастера Лонгвина. Или хотя бы припадка. Выбирался из сумасшедшего логова и мчался в лес.
Терелла манила меня таинственными звуками. Зыбкий хаос, который я не мог постигнуть. Даже вырвавшись из тела. Даже оторвавшись от глазниц.
Мэтр Лонгвин долго кричал на меня. Матерился.
Припадок… я доставал деревянную палочку. Когда старик засыпал, я ложился на пол и отделял от себя взгляд. Становился взглядом, который пробивает крышу и летит далеко-далеко. К Терелле. Греется на вершине Столешницы. Маленькая невидимая птичка.
Мне быстро надоедало – одним только взглядом много не узнаешь. Да и могут ли два взгляда встретиться?! Как тогда они поймут друг друга, если они – всего лишь сгусток энергии, способный созерцать. Я возвращался назад… мой взгляд снова прилеплялся к векам. Мы соединялись. Я мчался в лес.
Колеблющиеся волны и потрескивание вели меня из года в год все дальше, по тропинке, от ручья к ручью, от оврага к оврагу. Высоко над головой шептались ветви. Здесь я нашел Тейю, а она меня. Здесь мы стали друзьями. И слушали тайны веток над нашими головами. Вдвоем было легче понимать каждую тайну Тереллы.

***

– Тейя, иди ко мне, – сказал я, прижавшись к стволу старого дуба, – я чувствую… – и закрыл глаза от удовольствия. Не хочется смотреть на опостылевший мир. Хочется просто чувствовать. Вот и все.
Вчера я помог местным жителям отогнать волков от запруды, а сегодня мастер Лонгвин решил отпустить меня на заслуженный отдых. Отпустил. И пока что не передумал.
– Тейя… иди…
Девушка отмахнулась. Легла на траву.
– Я так по утрам делаю, – проговорила она. – Мастер Элвин заставляет.
Я вжался еще сильнее в корявый ствол. Почти слился. Как сливаются звуки, которые не поддаются расслаиванию.
Я – не звук. Найденыш. Я не могу слиться. Не могу уподобиться звуку.
Человек? Да, я человек. Кому-то кажется, что я не очень похож. Потому что слово «найденыш» является своеобразным паролем. Отзыв я тоже запомнил. Точнее, вариации отзыва. «Уйди», «сгинь», «отстань», «убирайся»… одно и то же. Какая скука!
Мы с Тейей дружим четыре года. За это время я понял, что человеком называют того, кто появился из чрева матери.
А меня нашли.
– Тейя, – прошептал я, – это здорово!
Едва заставил себя оторваться от дуба. И прилег рядом с ней.
– Ганелон, – я почувствовал ее дыхание. Потом губы. Потом внезапно нахлынула теплота, такая резкая и трепещущая, так несвойственна пространству, в котором блуждают одни взгляды. Я возвращался в настоящий мир.
– Ганелон, – тихий голос Тейи заглушает густой напев Тереллы, – я…
Я слышу тебя, Тейя! Я возвращался. Только потому, что ты была рядом. Сейчас.
Сверху шелестела листва, ударялись друг о друга сухие ветви. Терелла аплодировала.
– Ганелон, – прошептала Тейя, – давай будем ветром.
И северный, и южный… Я был небом, она – травой. Только почему-то еще выше был лес.
Будем ветрами.
Два дыхания стремятся навстречу друг другу. Это посильнее, чем славное горасское вино! Когда ее губы раскрыты, я чувствую себя северным ветром, который хочет ударить во все паруса самого большого в мире судна. Но навстречу мне стремится обжигающий южный ветер. Где паруса?
– Ганелон, давай будем стоном.
Что-то толкнуло меня. Я не был звуком. И она тоже. Но мы сливались. Да-да, мы сливались!
Как два звука.
Еще сильнее. Наши языки встретились. Мы понимаем друг друга. И поймем, даже если будем говорить на разных наречиях. Ведь мы сплетены в тугой клубок, который даже мастеру Элвину не под силу развязать.
Только мы решаем, когда необходимо расплестись. Когда нужно говорить.
– Тейя, это посильнее, чем питаться силой Тереллы!
Мы срываем несколько травинок и сплетаем их. Потом еще, и еще – мягкая зеленая коса. Шепчем заветные слова, прекрасные слова. Несколько ягод и пышный хвост «звигневской папороти» – кажется, все. Такая занятная фигурка лесного хранителя. Одного из многих. Говорят, Лесной Народец поклонялся каждому дереву. Говорят, у каждого дерева был свой хранитель. Или хранительница.
– Тейя…
– Подожди, Ганелон.
– Тейя, ты – хранительница.
– Не мешай.
Она вынимает из-за пояса прутик и чертит круг. Осторожно, словно боится потревожить эту святую землю. Линия замыкается около дуба. Тейя старательно прячет зеленое чучело под вырвавшийся из земли корень. Как прятала во многих местах. Удивительно, как она находила нужное дерево?! С таким тайником?
Вот и еще одно место наших встреч. Надежное место. Даже Лонгвин…
– Ганелон, здесь вырастет белая акцата. Как и…
– Я помню, Тейя.
– Мы не можем находиться вечно в этом кругу, Ганелон. Давай выйдем.
– Тейя, нам будет больно. Элвин и Лонгвин…
– Пусть будет. Мы найдем еще одно место.
– И запомним это.
– Да.
…Мастер Лонгвин бьет молотком… Я чувствую, как начинают затекать ноги. Чуть не падаю. Снова! Мастер Лонгвин будет приказывать. Снова я буду учеником.
…он бьет. Но знает, когда нужно остановиться. У меня в запасе есть несколько минут.
Несколько минут в Терелле.
Тейя понимает. Ей тоже надо спешить. У мастера Элвина точно такая же статуэтка. И молоток.
– Тейя…
Белая акцата вырастет, это точно. И мы снова становимся ветрами, звуками, стоном. И вся Терелла нашептывает нам свои сказки.

***

Я знаю только две прохлады жарким днем: Терелла и дом Лонгвина. Сейчас под черепичной крышей было необычайно холодно.
– Ты опоздал!
– Больше не повторится, – я поежился и потрогал стену. Влажная. Мастер Лонгвин снова пытался найти сороконожку. В который раз!
Забавно смотреть на то, как он, бормоча формулу, пропускает сквозь стены осенний ливень. Тугую холодную струю. Иногда так он будит меня. Вода скользкая и противная. Но, как ни странно, спать после этого не хочется.
Мастер Лонгвин не расслышал. Я повторил:
– Больше не буду. Извини.
– Так и быть, – кивнул старик. Поставил на стол дымящуюся миску. Ешь, мол, нерадивый ученик. Это было очень даже неплохо. Мастер Лонгвин умел готовить. И кормил меня, как кормили бы другие хорошие учителя хороших учеников. Но все эти брюзжания старого маразматика просто рассыпались перед его умением готовить. Я сразу же принялся уплетать приготовленное. И только сейчас почувствовал усталость и неприятную пустоту в желудке.
Лонгвин улыбнулся и, обмакнув палец в вине, обновил солнце, которое всякий раз рисовал на столе перед принятием пищи.
– Во имя… Пращуров… и Бессмертного Солнца, – прошептал он, облизывая палец, – благодарю за чистоту и пустой желудок. – И строго посмотрел на меня. – Ганелон.
Пришлось прервать работу челюстей, опустить палец в холодное вино и обновить изображение месяца на противоположной стороне стола.
– Все.
– Превосходно. Ты знаешь старого Самаоке? – спросил с набитым ртом Лонгвин.
– Слышал о нем. В трактире.
– Все-то ты по трактирам да по трактирам шляешься… – проворчал мэтр, – а на старого учителя времени нет.
– Я не отказывался от помощи, – пришлось заметить мне. В такой полемике я не был мастером. Все мои доводы как всегда разбивались о безумный лоб мастера.
– Я еще ничего не просил, – покачал головой Лонгвин. – Ешь. Не спеши. – И почему-то спросил. – Кто такой Самаоке?
– Воин, – пробормотал я, уминая сочный кусок мяса.
– Угадал! Я думаю, что он еще жив.
Несколько минут мы ели молча. И снова приятную трапезную тишину нарушил скрипучий голос Лонгвина:
– Он тоже слышал о тебе. И ХОТЕЛ БЫ кое-чему научить тебя.
– Драться?
– Нет, читать стихи.
Я иронически закивал. Как же! Старый пердун будет вспоминать молодость и декламировать баллады, посвященные прекрасным дамам. А больше ничего?
– Я не шучу, Ганелон! – сердито проговорил Лонгвин. – У Самаоке своя техника владения оружием.
И снова тишина. Я быстро сообразил суть разговора и начал впихивать в себя второй кусок мяса, пока не заговорил старик.
– Самаоке должен знать, КОГО будет учить. Нужен повод.
– М-м-м.
– Что ты сказал?
– Вкушно, – пропыхтел я. – Шпашибо.
– Так вот, Самаоке как-то раз спросил у меня: «Лонгвин, каков Ганелон в бою?». Я только развел руками. Это очень плохо – обучаю тебя многие годы и не знаю самого главного. Нужен повод, чтобы навязываться Самаоке.
Вас не поймешь, старики! То вы хотите обучать, то сомневаетесь… вы уж как-нибудь определитесь. И дайте мне прожевать этот кусок… аж зубы сводит! Вот жесткая дрянь!
– И поэтому я приказываю тебе, Ганелон…
Работа моих челюстей немного замедлилась.
– …Убить Вокку.
Я подавился вторым куском мяса.

***

– Я атакую первым!
– Нет, я!
– Козявка, я больше тебя!
– Это не преимущество!
– Посмотрим!
– Давай бросим жребий! – предложил я. И охрип – четверть часа не прошла даром.
Смеркалось, а мой противник все еще цел.
Смеркалось… Я торговался с Воккой и не смог убедить его. Стартовая цена – сдаться. С каждой минутой опускается все ниже. Вот и дошли до красной цены нашей встречи – первого удара.
– Жребий, Вокка! – прохрипел я. – Так ведь принято!
И вытащил заветную монетку.
Чудище зашипело – очевидно, в правилах поединка не было пунктика про жребий. Оно понятно: тварь, которая возвышалась предо мной неприступным утесом, привыкла уничтожать своих противников с первого удара. А тут… какая-то козявка назначила встречу на Столешнице и наложила в штаны с испугу, когда над плоским холмом показалась сначала голова, а потом и все могучее тело ЕГО, Бича Тереллы. Эта козявка, этот человечишка явно не хочет сражаться! Или просто тянет время.
Я рассматривал монетку, прикидывая траекторию полета и вращения. Змееголовая тварь не выдержала:
– Бросай!
– Погоди минутку! – на всякий случай я извлек из ножен меч. И понял, что особой нужды в жребии нет. Лонгвин не раз хвастался этим славным оружием, каждой зазубриной и, особенно, тупым лезвием. Старик убеждал, что меч трижды заговорен и имеет замечательное свойство – удлиняться. Пока я заметил одно свойство – становиться все тяжелее.
И почувствовал тошноту. Как будто мои коленки взбалтывали содержимое желудка.
Но все же…
Я примерился… приготовился. Вот сейчас кину монетку и…

***

Смеркалось. С вершины Столешницы Терелла казалась мне темно-зеленым сгустком, шевелящимся недоразумением, внутри которого притаилась стая птиц. Ворон, думается мне. Я слышу… я расслаиваю звуки и слышу…
…заурчал желудок.
Ну, это вороны перешептываются. Я пытаюсь успокоить себя.
Тейя… Где-то там, в глубине леса. В доме мастера Элвина. У него. Не со мной.
Мы целовались на вершине Столешницы. Тогда тоже смеркалось. И тогда мы напоминали друг другу древних богов. Наши лица были украшены темнотой. Белые силуэты. И черные дыры вместо глаз.
– Ганелон, ты – демон.
Солнечные часы на вершине Столешницы заросли травой, и точного времени я не видел. Лонгвин приказал мне записать в цитатник время начала и окончания поединка. Он хотел знать, как долго я продержусь на Столешнице. Он будет следить, отделив взгляд. Увидит, но не услышит, чем мы тут занимаемся. Хорошо. Пусть думает, что мы сражаемся в мыслях. Или же играем в «кто кого пересмотрит».
Любимая игра мастера Лонгвина называется «Ганелон, принеси вина». Он не против остаться победителем в таких играх. Или же такое: «Ганелон, иди в задницу». Тут посложнее, ибо после каждого подобного начала ожидается приступ. И тогда побеждаю я.
Смеркалось… Я размышлял. Монетка сверкала. Красный отблеск скользил по старому мечу. Вокка на несколько минут отвлекся, слетал к Волчьей Скале и поймал кабана. Теперь доедал.
«Любопытно, – подумал я, – сколько мне еще придется ждать?»
Вокка срыгнул и расправил крылья.
– Жребий, – напомнил он. – И назовись. Для начала.
– Ганелон, – нехотя ответил я. Пальцы вспотели – монетка выскальзывала.
– Ганелон… – чудище задумалось. И поинтересовалось. – Как тебя звать, Ганелон? Сир? Граф? Барон?
– Я Ганелон.
– Что ж, «я Ганелон», кидай жребий.
Расчет был точным. Солнечный луч успел отразиться в маленьком кругляше, этот спасительный подарок умирающего светила. У Вокки были чувствительные глаза. Я благодарен Пращурам, что мастер Лонгвин успел сказать об этом. А потом пришлось доставать волшебную деревянную палочку.
…Ну, разожми зубы, старый хрыч!
Сверкнуло. Вокка зарычал и отшатнулся. С крутого обрыва покатились камни.
А теперь попробую!
…ты демон, Ганелон…
…белый круг акцаты… и мы вдвоем. Мастер Лонгвин наградит меня новым днем. А я, в свою очередь, награжу себя новой встречей.
Это придало мне сил. Я размахнулся. Клинок тонко пропел в воздухе.
О, славный меч мастера Лонгвина! Я буду вспоминать твои зазубрины. Извините меня, мастер Лонгвин!

***

Вокка сначала удивился. Так я ударил или нет?! Ударил, ведь кроме рукояти у меня ничего не было. Клинок сломался.
– Эй, ты там?! – рявкнул Вокка, опасно выгибая хвост. – «Я Ганелон», ты не сбежал?!
Я стоял и ждал. Проекция сломалась. Извернулась, словно черная сороконожка. Только пространство почему-то не хотело сгущаться. Меня кто-то обманывал. Очень жестоко.
Начну сначала. Вот участок, кусок тканей, мышц, кость… Усложню… несколько секунд. Он метит в голову, а это значит…
…Ганелон, давай станем ветром. Ганелон, не промахнись…
Вокка ударил. Стегнул хвостом. Мерзавец.
Я стоял. Проекция снова извернулась. Или нет?
Вокка не успел даже удивиться. Или хотя бы прорычать: «Этот Ганелон действительно непобедимый!»
А я стоял, сжимая в руках сломанный меч, и ругал мастера Лонгвина всеми известными словами – общепринятыми и матерными. Сумасшедший старик оказался прав, называя проекцию последнего прикосновения наилучшим оружием «благодарного ученика». Он молодец, что дал мне зазубренный меч. Он молодец, что как следует накормил меня перед боем и дал штаны без «рыцарской прорези».
…Массивная голова медленно отделилась от шеи и покатилась по Столешнице. Проекция последнего прикосновения сработала.
…Ганелон, ты устал.
- Да, Тейя, - прошептал я, - ужжжжасно.
Мы целовались на вершине Столешницы. Я и Терелла.
Пела в мою честь, подставляя нежные губы вечерней листвы.
Я почувствовал страшную тяжесть – последнее прикосновение в такой динамике валило с ног. Гораздо более неприятная тяжесть отягощала меня в том месте, где в классических штанах должна быть «рыцарская прорезь».
Погоди минутку, Терелла. Вид у меня сейчас далеко не геройский. Небольшое неудобство… небольшое…. Совсем маленькое. Я успокаиваю себя.
Пращуры! Ну почему ручей так далеко?!

***

– Ганелон, рад видеть тебя живым!
– И я. Как язык, мастер Лонгвин?
– В полном порядке. Я немного прикусил его. До следующего приступа заживет, я уверен. Ты записал, Ганелон?
– Да.
– Сколько?
– Полчаса.
– Отлично, мой мальчик! Я знал, что ты выдержишь!
– Да и я не сомневался.
– Чем так воняет?
– Неважно.
– Есть хочешь? Я приготовлю замечательный луковый суп.
– Спасибо, воздержусь.
– Отдохни.
– Не откажусь.
Когда моя спина почувствовала милую жесткую кровать, я вернулся... Весь этот разговор показался мне каким-то полуночным бредом, от которого обычно просыпаются в холодном поту. От нас не осталось ничего. Только имена. И только слова, сплетающиеся в диалог.
Я вернулся! Увидел ночь в окне, увидел прыгающее пламя лучины. И камин. И проблеск на посуде. И все это так знакомо! Все так здорово и просто. Все понятно. Даже вот этот маленький огонек, отражающийся на поверхности славного щита мастера Лонгвина. Щит этот приберегается для лучшего времени, как, собственно, приберегался меч. Посмотрим, что будет дальше…
Я вернулся. Я был дома. Как будто бы и не было Столешницы и проклятого змея Вокки. И почему-то захотелось спросить:
– Мастер Лонгвин, объясни мне…
– Да-да, мой мальчик? – оживился старик, очищая луковицу.
– Почему, владея проекцией последнего прикосновения, мы живем в таком дерьме?
– Не знаю, – тонкие плечи Лонгвина дернулись. – Спроси что-нибудь полегче. А лучше принеси вина.